Ольга Балла - Сквозной июль. Из несожжённого

– Ты, жалкий человек, что хочешь ты создать,
Что хочешь миру нового сказать,
Когда уже всё было, и не раз,
И сотням прочих вторит твой рассказ,
Ещё и не начавшись, так откуда
Твоё упорство в ожиданьи чуда?

– Без веры в чудо жить нельзя и дня.
Всё было – только не было меня.

Как богомол, припав к коре ствола,
Перенимает цвет её и форму,
Чтоб птица, добывающая корму,
Его средь пятен тени не нашла, —
Так жизнь, как будто
Невзначай прильнув
К коре шершавой нашнго сознанья,
Его перенимает очертанья,
От отторженья мягко ускользнув.
А мы игру и пятен и теней
За прорисовку смысла принимаем
И жизни так доверчиво внимаем
И смыслу, проступающему в ней.
Подводит нас лукавая игра.
Как мозг и глаз пространству – перспективу,
Смысл зримому естественно и живо
Навязывает с искренностью лживой
Сознания прогретая кора.
Смысл – мимикрия жизни,
Бред сознанья,
А вовсе не структура мирозданья.

«Ты» – грубо – тыканье рукой.
«Вы» – безнадёжно-волчий вой
На расстояньи.
Только «я» —
И свет и цельность бытия,
Молочная густая сладость,
Спокойствие, и мир, и радость.

Блестела ликованием огней
листва после дождя.
Свистели птицы в ней,
любовно
Обсасывая каждый звук,
и лес дышал обильно и неровно
и жадно.
Косточкой скакало эхо,
отскакивая рикошетом
от всех – в солёном солнце – плоскостей.
И сук
обламывался с сочным треском
под тяжестью листвы
намокшей, в упоеньи блеска
и в дрожи сладостной воды слепящей
и в роскоши зелёной и кипящей
охапок ветра.
И ошмётки солнца в чаще,
сырого и счастливого,
запутались,
средь колкой синевы.
Торжествовал полудня шум и гам,
и воздух созревал
холодной, скользкой,
дымчатою сливой
и падал, как подкошенный, к ногам.

Разбив молчанье, к слову прикоснусь
Горячими и жадными губами.
Солоноват, железист слова вкус,
Как и у крови. И одно дыханье
Соединяет кровь и слово. Жизнь
Единая стучит в крови и в слове,
И в каждом нерве бытия дрожит
Биенье слова и биенье крови.

Б – тёмно-жёлтый. Рыже-розов В
(А гласными даётся освещенье
Различной силы, мягкости; смещенье
Полутонов, оттенков.) Дальше – Г —
Как хлеб ржаной – поджаристая корка:
Чуть подгоревший, грубоватый, горький.
Д – смуглый мёд. Вишнево-тёмный Ж —
Вино густое, старое уже.
А З – болезненно, пронзительно-ветчинный.
К – словно небо, интенсивно-синий,
Л – листик, солнечным лучом пробитый.
Спокойно-красный М. И зеленью налитый
Густою, дождевой – аквамаринный Н —
Дыханье каменных заплесневелых стен:
Он влажен, холоден. П – рыхлый чернозём.
Р красен и тяжёл, как огнь угрюмый
Во глубине костра, залитого дождём —
Упрямый, рдеющий и сладковато-грубый.
С густо-жёлтый и солоноватый,
Т – словно дымом угольным объятый,
Ф – сумрак вечера, сиренево-прохладный.
Х – кофе с молоком. Ц – острый, терпкий, мятный —
Зелёнки цвет. Ч – приглушённо-синий.
Коричнев Ш, и сладостью глубинной
Набухший Щ – бордовый, клейкий, вязкий.
Цвета и формы – наважденье, сказка
Навязчивая – каждый миг творится
И с каждым словом заново родится.

Дилетантизм – не метод, господа,
хотя даёт он странную свободу:
Как варвары, кромсаем мы слова
Случайной, дерзкой прихоти в угоду, —

Не давит нас ответственности груз
И строгость мастерства нас не стесняет,
И стих себе восходит, прян и густ,
И сладкой дымкой беззаботно тает.

Холодным фильтром март
Шершаво разделяет
Весну и зиму.
Веки разлепляет
С трудом – новорождённая весна,
В остатках вязких косности и сна.
День знобким ветром до костей прошит.
Земля лежит, распятая, как жертва.
Опять с усильем дух воскрес из мертвых,
Быв заново и зачат и рождён.
Ещё собой овладевает он
С трудом. Но дрожь рожденья бьёт поля,
И роженицей старою земля,
В крови распластанная, в муках, дышит
И прорастанье чутких звуков слышит
В себе – предвестье
Будущей души.

…А ты воркуешь, как сухая гречка,
лилово-дымчатый мой, сумрачный язык,
скребёшь ты горло остро. Словно печка,
гудишь-стучишь внутри, к огню привык
и к напряженью. Звуки, словно в ступе,
толчёшь в себе. И, интонация струпья
с себя стряхая – «может, правда, груб я», —
– со скользкой болью, с дерзостным смиреньем
в себе хранишь ты стержень выраженья.

Европу, словно лютню, юный дождь
Тревожит пальцами и трепетно и чутко
И будит звуки. На скользящей дудке
Свистит, кидая шалый ветер в дрожь.
Улитками древесными века
Вдоль длинных городских морщин влекутся
И влагою воспоминаний ткутся,
И город спит и дышит, как река.

Небытие – источник бытия,
Его основа. Тонкого литья
Гудящий колокол – бытийственная осень.
Мир горек, как в осеннем небе просинь.
Глубокой, плотной осенью всё ближе
К небытию спускаешься. Всё жиже
Материи обманчивая плоть.
Ещё нас может ранить, уколоть
Какой-нибудь пустяк, налипший на
Поверхность дня… Но всё уже сполна
Исчерпано, и призрачны все дни,
Из снов и мнений сотканы они.
А мир так тих, что даже не тревожен.