Татьяна Перминова - Счастливый русский стих. Поэты «Седьмого неба»

И грибные перелески

Притаились вдоль реки…

В этом кружеве природы,

Полном тайны и чудес,

Собралось в букеты лето

В голубой тесьме небес…

Я часто слышу звон колоколов.

Они как будто обо мне рыдают.

И в небе безмятежно голубом

Невидимые ангелы летают.

Сияньем солнечным наполнены кресты

Больших дорог, что есть всему начало,

По куполам в объятьях чистоты

Потоком воздуха пространство наполняло.

Сливаясь воедино, белый свет

Лишь вороньё бездушно нарушало.

Я часто слышу звон колоколов.

А может, это лишь душа кричала…?

Мела метель на всей Земле,

Снося с пути минут века…

Так одиноко было мне

В той круговерти без тебя.

Метель иголками несла

Обиды наши и слова,

А сердце сквозь пучину дня

Любило бережно тебя.

Метель устала от трудов

И превратилась в блеск дождя.

Мне было грустно в вихре снов,

Мне очень скользко без тебя…

Мети метель, крути пургу

И унеси печаль – тоску…

Снежинки стелят в бездной мгле,

Напоминая о тебе…

Хочу туда, где тихо дремлет речка,

Лес отражая в зазеркалье вод.

Спущусь к воде по лестничной дощечке,

Чтоб проводить речной водоворот.

Вода встречает утренней прохладой,

Туманом обнимает тишина.

И в чаше вод слегка голубоватой

Мне кромка неба серая видна.

К воде спустились белые березы,

В разливе окунув свой изумруд.

На травах задрожали нежно росы,

Чуть солнце, они тут же пропадут…

Дымок костра струится гладью тонкой.

Краснеют угли и летит искра…

Моя душа в гармонии недолгой

Соединилась музыкой стиха…

…то, что я пишу, вызвано, с одной стороны, чувством отторжения не всегда понятной для меня реальности, а с другой – желанием соприкоснуться с чем-то иллюзорным, но по-человечески добрым и понятным.

От сальных свечей разливается свет,

Дрожит неуверенным блеском.

А Вулич подносит к виску пистолет,

С судьбою играет дерзко.

Не тени обмана, сомнений в том нет,

Чтоб спор разрешить, все готово.

И Вулич подносит к виску пистолет —

Судьбе здесь последнее слово.

Подкинутый туз над зеленым сукном

Трепещет червовым сердечком.

А Вулич уж щелкнул кремневым замком,

Нажал на курок… Осечка.

Но где-то в ночи уже бродит казак,

И бродит вино в его жилах.

И уж отвести смертоносный тесак

Никто из живых не в силах.

Кому суждено умереть от тоски —

От радости дух не испустит,

И если дано тебе мост перейти,

Доска под ногой не хрустнет.

Я бы в руки кисти взял.

И палитрой нежных бликов

Свежесть утра б написал.

Чтоб взглянувший на картину

Стал той свежести подстать,

Жизни б ощутил причину,

Как большую благодать.

Если б зодчим я родился,

Я б тогда построил храм,

Где б без страха мог молиться

Всяк народ своим богам;

Где б не числились в любимцах

Ни эллин, ни иудей,

Где забыли б о границах,

О различьи алтарей.

Если б был я краснобаем,

Я б людей мог убедить

Не искать чужого рая,

А в себе его творить.

В окошко стук. Вопрос в три слова:

– Кого в потемках принесло?

Ворчанье, лязг дверных засовов,

В лицо пахнувшее тепло.

В дверном проеме мрак кромешный,

И лишь фигура старика:

– Ты чей, малец? Вроде, нездешний, —

Он гостем раздражен слегка.

Малец смущен, бурчит без склада:

Заданье, мол, военрука.

Анкету вот заполнить надо

На Вас, как на фронтовика.

– Ну, что ж, входи, коли не шутишь.

Эй, Марья, где мой мемуар?

В комоде посмотри получше.

Про фронт пришел узнать школяр.

И пожелтевшая тетрадка

Легла на выскобленный стол,

В ней путь солдата, по порядку,

Расписан, будто протокол.

Без лирики: когда призвался,

В какую часть зачислен был,

Как под Смоленском оказался,

Как немец в первый раз бомбил.

Потом нелепость окруженья, —

Где в радость пшенный концентрат,

В предплечье легкое раненье,

Пропахший йодом медсанбат.

Потом два слова о наградах

Смущенно что-то проворчал,

Крепчайшим пыхнул самосадом

И как-то сразу замолчал.

Школяр помял в руках анкету,

Он с нею справился вполне.

И вдруг спросил, как по секрету:

– А страшно было на войне?

Старик, цигару добивая,

Задумчиво прищурил глаз,

Закрыл тетрадку и, вставая,

Повел другой уже рассказ:

– Там, когда враг невидим, страшно,

Что ты в прицеле у него.

Когда в жестокой рукопашной

Судьба решает – кто кого.

Когда на ровном чистом поле

От «мейсеров» спасенья нет,

А жить так хочется – до боли,

Тем более-то в двадцать лет.

Старик ушел в воспоминанья,

Ладонью воздух рассекал.

И кровь, и ярость, и страданья

Как будто вновь переживал.

Жена неласково вмешалась,

Шуруя в печке кочергой:

– Охолони ты, старый, малость,

Парнишке уж пора домой.

Ушел школяр, и ночь покрыла

Избу с жестяною звездой.

Он думал:

– С кем же это было?

Со стариком или со мной?

С ним. Прочь игру воображенья,

Ведь это ж – он, не я, солдат.

Но почему его раненья

В моей душе сейчас болят?..

Зарумянились дали зарей предрассветной,

Словно призрак ночной, растворился туман.

И росистые травы сибирского лета

Растеклись ароматом изумрудных полян.

Это утро встает на приобских просторах,

Это солнце восходит над Сибирской землей.

И в сосново-березовых дивных уборах

Наливается светом новый день молодой.

Здесь не плещутся краски шумливого юга,

Суеты не приемлет величавая ширь.

От алтайских хребтов до полярного круга

Ты раскинулась гордо, земля-богатырь.

Здесь Ермак Тимофеич гулял со дружиной,

Здесь иртышские воды его струги несли.

Здесь дремучей тайгою, тропою лосиной

Варнаки-бедолаги в неизвестность брели.

Я пройду эти дали от зари до заката,

Исповедуюсь кротко и траве, и воде.

Они исповедь примут, назовут меня братом

И уже никогда не оставят в беде.

Утомившись, присяду у костра над рекою,

Засмотрюсь на багрянец уходящего дня.

Может быть, этой тихой вечерней порою

Сказки старого Тыма оживут для меня.

Их расскажет Синильга – колдунья лесная,

Поведет в заповедные чащи свои,

Где таежные тайны дремлют, тихо вздыхая,

Где поют свои песни голубые ручьи.

Там, где заря целуется с росою,

Там, где над речкой стелется туман,

Стоит две сотни лет село родное,

Березовый раскинув сарафан.

Там отзвучали праздниками детства