Сергей Ходосевич - Любовь, вдохновение и весна. Том второй

***

Дядя Толя потом с Вернадского в Люберцы на метро чешет. Там хоть и немного заблёвано, но он всё равно довольный, раздает оставшиеся мандарины. Там люди тоже уставшие и довольные, с радостью берут, а кто-то даже стихи читает и желания загадывает.

Нет ничего прекраснее влюбляться в любимого человека.

Неоднократно.

Например, каждый ноябрь, чтобы не болеть.

Вот ты любишь, любишь его январь, февраль, март. Он греет тебя, ты знаешь, на какие леденцы у него аллергия, что ему снилось в прошлый четверг и что даже самый мужской бальзам для губ без запаха, цвета, блеска и без бальзама – ни за что.

В апреле и мае всё цветёт, можно бродить по улицам очень долго, фотографировать улочки и ваши ботинки на фоне опавших лепестков. И он знает, какое пиво тебе заказать.

Крылья мягко колышутся за спиной, они не очень-то хотят лететь до седьмого неба, ведь им и здесь под ручку хорошо. Так же лениво прошел июнь, июль. Но уж этот август. Холодный московский август заставляет крылья поежиться.

После месяца разлуки ты вдруг видишь его с лёгким загаром и, прищурив глаз: «Ой, молодой человек, а вы чей такой красавчик, и парфюм-то у вас ого-го». И шаловливая подростковая мечта – дзынь – it’s done: незнакомцу вот так сказать, ещё и за попу ущипнуть.

И не важно, что ты знаешь его уже лет сто.

А дальше сентябрь и октябрь – время личностных ростов всяких и начинаний. Крылья вообще в шкафу, потому что кроссы в метро сподручнее.

На Москву, хочешь ты того или нет, однажды, каждый год, всё равно растечётся ноябрь, темный и склизкий.

Но во второе воскресенье около пяти пополудни под пуховиком, толстовкой, водолазкой, майкой и наросшим жирочком вдруг всколыхнутся всё лето продрыхнувшие бабочки. И вот ты держишь его за руку, в глаза смотришь, в щёчку целуешь, как будто впервые. И чешуйчатокрылые трепещутся. Мозг иногда включается с мыслью: надо шампунь купить ему тот зелёный с мятой, а то от других у него раздражение и зуд.

А потом снова забываешь. Ноябрь же. Бабочки.

Однажды, лет двадцать назад, родители таскали меня по рынку, я устало топтала картонки у каждого прилавка, а хотелось мне пирожок из кафетерия на выходе – из их окошка так пахло…

Мы искали туфли на первое сентября.

Не помню, нравилось мне выбирать или нет. Наверное, не очень, потому что, как и во всех нормальных семьях, выбирали родители. Давили на пальчик и многозначительным тоном переспрашивали: «Точно нигде не жмёт?» А на твою хлюпающую походку удовлетворённо кивали – ваточку подложим.

А может, и нравилось. Первые туфельки как-никак. Они были черные, золотые клёпки по бокам, на квадратном каблучке, который сейчас, кстати, снова в моде. Прекраснее истории из детства не придумать, если бы не одно «но».

Я была влюблена в другие. Нагло, без памяти, из самой глубины сердца.

С ними я готова была бежать и тайно венчаться где-то в церквушке глухой деревни.

Они были алые. Как леденец на солнце – дерзко-красные и сияющие. С круглым носиком и блестящей пряжкой на ремешке. Даже каблучок и подошва были красные.

Их хотелось облизнуть, так они были привлекательны.

А меня силком выдавали за практичные чёрные. Я ревела и просила маменьку пощадить, ведь это на всю жизнь! С нелюбимыми!

«Стерпится – слюбится». Так и живём.

Но то солнечное августовское утро и те лаковые красные туфельки на пыльном асфальте жили в моём сердце все эти двадцать лет. Даже иногда снились. Они смотрели на меня с разных витрин, но я боялась подойти.

А сегодня…

В общем, у нас запоздавший медовый месяц.

…я постоянно прошу: боже, научи любить всех, каждого.

научи любить. а потом пугаюсь – как же так, сразу всех?

ведь невозможно.

кто-то отрезал – аморально, кто-то смазал – полуаморфно.

а я хрен знает, просто странно. я люблю тебя. ты внутри.

но так странно – внутри ещё он, она и они.

может, я вру? страшно – любить. так разно.

но до судорог сильно. я люблю тебя. ты можешь уйти.

временно или временно-навсегда. но твой столик всегда «reserved»,

за ним я бесконечно пью траву и выкуриваю слова.

в разных носках. без белья.

там есть ещё столы: два или три, прикроватные или столовые —

тоже reserved. за ними оборванцы,

собаки, живые и мертвые, и пустые.

я и за ними, тоже жду. босая и в кольцах, в беспуговичном пальто.

не спрашивай, как.

объясни лучше сам. всего мышца, да с кулак.

как там целый ты – с морями и пропастями, комарами и птицами и ещё со мной?

и ещё они, со своими столами. а эта нежность?

размерами облаков со всей земли. ты, пилот,

среди них найдешь путь. когда-нибудь прилети,

не то к чертям все столы – стану просить у всевышнего каблуки.