Александр Бутенин - Тени Петербурга. Стихи о городе

Шуршат листвою плиты тротуаров,

и вьется змейкой желтенький песок,

деревьев многочисленные пары

ветвями «голосуют» вдоль дорог.

На небе солнце делит синь с луною,

осенний ветр наомашь бьет в лицо,

тоска любви, испытанная мною,

сбродила кровь в искристое винцо.

Лучами купол Смольного играет,

прохожих дам порою слышен визг,

попавших под фонтан, что исторгает

брильянты капель тысячами брызг.

Сегодня обещали наводнение.

Затопит Питер к черту, ну и пусть.

Вот сердце не спасти от затопления

возникшей вдруг волной прошедших чувств.

Ветрюга, воя, хочет всех обидеть.

Едва дождусь, пока наступит шесть.

чтобы пойти, воочию увидеть

ручной Невы взъерошенную шерсть…

Вступает в серый город серый день,

но лампочки в домах почти не гаснут.

И ватты килограммами напрасно,

по окнам судя, тратятся везде.

Привычно всем, кто в Питере рожден.

Погоду нашу осуждать не мне бы.

Уже с утра простуженное небо

сморкается хроническим дождем.

С водой смешалось снега молоко,

умножилось количество проталин,

и сразу же отчетливее стали

заблудшие следы снеговиков.

Хлебает обувь сброженный кефир.

Как не хватает городу мороза!

Кусты торчат пучками голых розог,

подобно фасцам ликторских секир.

Стук капель образует метроном.

Мы хмуро его слушаем, скучая,

и ждем весны под крики наглых чаек,

вонзившиеся в карканье ворон.

Уверен, что так мыслю не один:

как Питеру к лицу сей карантин!

Безлюдье, тишина и пустота

так украшают здешние места.

В Европу замуровано окно,

и в Азию забито заодно.

Не будут нынче флаги в гости к нам,

и город не глядит по сторонам.

Покоен он, изящен, свеж и чист,

блестяще элегантен, как артист.

Мечтательно задумчив, как поэт.

Прекрасен Петербурга силуэт!

Прошел весенний ливень,

сияет неба купол.

Как быть? Вопрос наивен —

торчать в квартире глупо.

Давление упало,

скорее в электричку,

махнем, пожалуй, в Павловск

с двоюродной сестричкой.

С вокзала через площадь

войдем в ворота парка.

Эх, оседлать бы лошадь

И сквозь деревьев арку!

Слоняемся бесцельно

и на судьбу не ропщем.

А кто-то любит Стрельну,

предпочитает Ропшу.

фонтаны Петергофа

иль Царского аллеи —

и тут, и там – неплохо,

но Павловск нам милее,

С ландшафтом сплошь неровным —

(отвес достать бы впору),

был создан Камероном.

Взбираемся на гору:

дворец, скульптур шеренги,

красивые под осень,

завершены Кваренги

и Бренной с Карлом Росси.

Идем реки зигзагом

левее Дружбы Храма.

Вон росписи Гонзаго —

какая панорама!

«Славянки» вьется лента,

задумавшись о чем-то.

Я помню здесь студентом

готовился к зачетам.

Дворец похож на краба,

а флигели, как клешни.

Царь (памятник) – араба

напоминает внешне.

Сейчас нам всыплет тростью,

поверь, не будет мало,

для Павла это просто.

Бежим скорей к вокзалу!

По лестнице со львами,

через горбатый мостик.

Последними словами

честим владельца трости.

Несемся без усилий,

как если б на медали,

жаль Старой, Новой – Сильвий

сегодня не видали.

Потом прудов долиной

выходим в «круглый зал» мы.

и катимся лавиной

к далекому вокзалу.

Одышка с непривычки,

но все-таки успели

к последней электричке

с сестренкой еле-еле.

Друг к дружке обернемся:

да-а-а, с лиц как будто спал лоск,

но мы в тебя вернемся,

и очень скоро, Павловск!

Я с детства помню демонстрации,

из двух приятней та, что в мае.

Пусть не цвели еще акации,

но все уже плащи снимали.

Обычно солнышко светило,

жару гнала прохлада ветра.

В колонне от «Электросилы»

мы шли почти шесть километров.

По направлению к Дворцовой,

но чаще до Садовой только.

Хватало горсти леденцовой

на путь весь мне и другу Тольке.

Людьми запруженный Московский:

плакаты, флаги, транспаранты,

лотки на каждом перекрестке

и духовые музыканты.

Мы в небо шарики пускали,

а все вокруг на них смотрели,

и уносились они в дали,

под звонкие свистулек трели.

По радио гремели речи.

Бравурны были, но не четки.

Их пафосу противореча,

шумели детские трещотки.

Папаши, сговорившись взглядом,

тайком ныряли в заведение.

– Ну, только что ведь были рядом!

терялись мамы в изумлении.

Детей сажали на машины,

кричали: «только осторожно!»

И дня заветною вершиной

бывал визит в кафе-мороженое.

В душе восторг, на сердце ясно,

и небо было синее-синее,

казалась жизнь тогда прекрасной,

а ныне – холод, мрак, уныние.

Я сижу на Лиговке, в пивной.

Сумрачно, уютно и красиво.

Льет снаружи дождик проливной,

А внутри без меры льется пиво.

Позади рабочий серый день.

Впереди еще не брезжит утро.

В голове чуть теплится мигрень.

Сухари покрыты соли пудрой.

В воздухе клубится серый дым.

На столах темнеют пепла горки.

Если и торчу тут со среды,

Ведь не факт, что я пропойца горький?

Здесь священнодействует бармен,