Константин Кизявка - Лестница якобы

Рыжий закат лениво полыхал в комнате Архипа Семеновича Якобы. Чарующими полутенями выплясывали на стареньких обоях желто-красные протуберанцы. Мутное пятно проекции тела занудной жирной мухи на светящееся золотом полотно стен уверенно выписывало функцию канонической гиперболы, соединяющей силуэты цветка герани, треснувшего заварного пирожного и греческого профиля самого Якобы.

Обладатель профиля, умудренный опытом и временем седой человек, уже час искал рифму к слову «потеря». Три варианта зудели в голове, пристраиваясь в конец сочиняемой строки: «не верю», «отмерен» и «тетеря». «Тетеря» отбрасывалась сразу по причине явной вульгарности, а «не верю» и «отмерен» не хотели вписываться по смыслу.

В коридоре звякнуло и царапнуло. Щелкнул замок, скрипнула открывающаяся дверь.

– Архипушка, это я!

Архип улыбнулся ясной тихой радостью. Сестрица Нинель!

– Да, родная, – крикнул он в сторону коридора. – Я тут работаю! Над рифмой бьюсь!

– Хорошо, хорошо! Если что, я на кухне, кушать готовлю!

– Добро!

Архип повернулся к монитору. Текст посвящался умершей два года назад любимой жене Леночке.

Забылось многое давно

Уже прошла та потеря,

Но я смотрю в своё окно

На двор, который мне отмерен…

Что за глупость! Как это двор отмерен! Кто его мерил? Не пойдёт. Нужно что-то другое. Может быть, всё-таки «не верю».

Например:

Но я смотрю в своё окно

И в то, что вижу, я не верю…

Нет. Я же не верю в её смерть. При чём тут то, что я вижу. Поэт должен быть честен. Кто это сказал? Не помню. Может, Высоцкий?

До Архипа дошло, что он не видит комнату, потерявшуюся за яркостью экрана. Ночь вползла в дом.

– Борщ готов!

Прекрасные слова! Мало кто знает, как выматывает поэтический труд. Серьезнее перекопки огорода. Аппетит зверский разгорается.

С наслаждением, усиленным зубчиком чесночка, Архип умял пару порций, довольно крякнул и авторитетно заявил:

– Божественно! Ты просто мастер кулинарии!

– Да ладно, – смутилась Нинель. – Обычный борщ…

– Не скромничай! Всё точно, как мама готовила в Пятигорске. И сало старое толчёное, и капуста в самый раз доварена. Умничка! Семейные традиции соблюдены от и до.

– Стих у тебя получился? – перебила Нинель.

– Почти. С последней строкой заморока.

Архип по памяти прочел.

Нинель прослезилась.

– Лену вспомнила. Так хорошо написал. Будто снова ее вижу. Ты не переживай про концовку. Получится. Не забыл, что послезавтра в пятой школе перед школьниками выступаешь?

– Спасибо, Нинелечка, помню. Стихи о любимом городе. Патриотическая встреча.

– Да, с директором договорилась, ждут.

Они отхлебнули дымящегося, обжигающего терпкого чая.

– Архип!

– Да.

– Ты когда издаваться начнёшь? Денег бы заработал. Машину купил, квартиру новую. Прославился бы. А то пишешь, пишешь, а никто толком про твои стихи и не знает.

– Я ж не для славы пишу! – вскинулся Архип. – Душа просит поделиться радостью, болью. Я делюсь.

– Ну и делись. Со школьниками на встречах делишься, надо так же через газеты, книжки, журналы со всеми людьми поделиться. Пусть знают, что есть такой замечательный поэт Архип Якоба. Фамилию нашу людям откроешь. А если еще денег заплатят, так разве плохо? На пенсию не особо проживешь.

– Нинеля, я ж не понимаю в этих делах ничего. Стихи писать могу. А вот пробивать их, печатать…

– А чего знать? Братишка наш меньший Мишка как пробивался в Пятигорске? В газете его напечатали. В «Пятигорском рабочем». С того момента слава и пошла. Вон уже три книжки издал.

– Так у меня книжек двадцать!

– Где? Это я тебе на принтере печатаю и скрепками соединяю. Это разве книжки? Надо, чтобы издательство, чтоб солидно. Завтра же берешь свои распечатки и в газету.

– В «Пятигорский рабочий»?

– Архипушка, что за шутки! В местную газету, конечно, на Горького. В «Батайскую правду». Отнесешь все, глядишь, хоть что-то да напечатают. Вот и слава. А там до книжки рукой подать.

– Но я ж хотел завтра на даче…

– Не пропадет без тебя твоя дача! Не пересохнет за день. Поэзия важнее. Понял?!

– Понял.

Уже ночью, в кровати, в полусне Архип поймал краем сознания еще одно слово, рифмующееся с «потерей». «Растерян». Хорошее же слово! Тут тебе и потеря, и растерянность. Удачное слово. И выстроилась вся строка:

Но я смотрю в своё окно

Не сломлен жизнью, но растерян.

Утренний Батайск гудел спешащими на работу автомобилями, трясся и дребезжал «магнитовскими» грузовиками, шалел пряным запахом разлагающихся октябрьских каштановых листьев и немилосердно слепил красными отсветами магазинных витрин, демонстрируя городу бесплатный анонс восходящего солнца.

Архип запахнул пиджачок плотнее. Не мороз, но бодрость в воздухе пронзительная.

Редакция встретила теплом. В фойе среди дипломно-календарных стен за стареньким ресепшеном женщина послебальзаковского возраста внимательно изучала вошедшего поэта.

– Здравствуйте, – просто приветствовал Архип.

– Доброе утро! По какой-то проблеме?

– Я стихи принес.

– Публиковать?

– Да.

– Давайте, я вам пропуск оформлю. Зайдете к главному редактору. А он вас определит к журналисту. Покажите, что у вас там.

Архип положил на ресепшен папку с сотней распечатанных на принтере стихов. Посмотрел на женщину. Похоже, не удивилась объему. Наверное, такие количества текста – дело привычное.

– Распишитесь здесь. Ага. Хорошо. Теперь по коридору, первая дверь направо. Постучитесь и пропуск покажите.

Постучался, толкнул дверь, вынырнул из проходного полумрака в роскошную светлость начальственного кабинета.

Сидящий за широким столом человек поднял голову, обнаружив черные усики и внимательные щелочки-глазки.

– Вот, – Архип показал пропуск-индульгенцию, оправдывающую внезапное вторжение.

– Так-так, – отрывисто стрекотнул редактор, принимая бумаги поэта. – Стихи? Прекрасно! Давно пишете?

– Всю жизнь.

– Молодца! А чего к нам? Почему не в Союз писателей?

– Москва не сразу строилась, – Архипу показалось удачной эта всплывшая из глубин бессознательного фраза. – Сначала в любимой газете, а потом всё остальное.

Редактору понравилось. Расплылся в улыбке.

– Отлично! Направлю вас к Некрасову. Он у нас поэзией занимается.

Архип смутился. Отсылка к классику показалась какой-то издевкой. Редактор понял растерянность посетителя.

– Это журналист у нас такой работает, – пояснил он. – Некрасов его фамилия. Игнат Валерьевич. Не тот, что «в лесу раздавался топор дровосека». Наш, местный.

Сзади кто-то тихо красиво дышал. Архип обернулся, обнаружив стройную молодую женщину с ворохом документов в руках.