Юлия Артюхович - Яркие заплаты

В мертвом городе гробами
Ощетинилась беда.
Полиняли и пропали
Все оттенки и цвета.

На глазах исчезли краски,
И у белого крыльца
Вижу черный, а не красный
Гроб убитого отца.

Как торжественно и строго,
Невесомы и тонки,
Часовыми у порога
Встали черные венки!

Глажу белою рукою
Платья черного подол
И за бледною щекою
Прячу белый валидол.

Нас со смертью повенчала
Черно-белая пора.
Я застыла, замолчала,
Потеряла стыд и страх.

Стыд остался за порогом,
Страх остался за чертой —
За кладбищенской дорогой,
Под могильною плитой.

Мне не страшно – интересно,
Что же дальше ждет меня:
Белый взрыв за черным лесом,
Вспышка яркая огня?

И за черными ветвями
Смерти белое лицо?
Сдернут черными руками
С пальца белого кольцо…

Беспощадную память – мой пояс шахида,
Начиненный бедой и застегнутый болью,
Как уродливый старый протез инвалида,
Как обрубок войны, я тащу за собою.

Память держит меня в своих цепких объятьях,
Сердце стиснула жестким незримым корсетом,
И железный каркас проступает сквозь платье —
Спецодежду обыденных фраз и куплетов.

И когда светлый мир красоты и незнания
Я своими стихами взорву и разрушу,
Смертоносный тротил – мои воспоминания —
Сотней мелких осколков пронзят ваши души.

В веселых бликах солнечного света
Цветами пахнет грозненское лето.
Пока стреляют не в тебя.

На площади российский флаг разорван.
Разбитый танк на винтики разобран.
Пока стреляют не в тебя.

Вот очередь за хлебом – пыльной лентой,
Ты в ней застыла скорбным монументом,
Пока стреляют не в тебя.

Жаль, хлеба, как обычно, будет мало,
А за спиной – толпа на два квартала.
Пока стреляют не в тебя.

Но чей-то хриплый крик взметнулся к небу —
И поломалась очередь за хлебом.
Пока стреляют не в тебя.

Толпа ревет и ломится к прилавку,
Ты штопор тела ввинчиваешь в давку,
Пока стреляют не в тебя.

Уже трещит по швам и рвется платье,
Ты путаешь молитвы и проклятья,
Пока стреляют не в тебя.

В руке сжимаешь потные талоны,
Хватаешь жадно бледные батоны,
Пока стреляют не в тебя.

Остывший хлеб в просторной сумке тонет.
Ты вытираешь номер на ладони,
Пока стреляют не в тебя.

Домой бредешь по улице любимой.
Шальная пуля пролетает…
мимо.
Пока стреляют не в тебя!

Монотонно гудит гудермесский базар,
И туманит рассудок полуденный жар.
Здесь за пыльным прилавком
мы с сыном вдвоем
Свою прошлую жизнь по кускам продаем.

Кошелек, шитый бисером, черной парчи…
Я в нем раньше носила от дома ключи.
Мне его привезли из далекой страны.
Но разрушен наш дом. И ключи не нужны.
А из этих бокалов с хрустальной резьбой
Мы шампанское пили на свадьбе с тобой.
Только свадеб, похоже, не будет пока.
Для поминок сойдет и граненый стакан.

Нашу жизнь по прилавку
пришлось разложить —
Будто тело под взглядом чужим обнажить.
Почему твои щеки горят от стыда?
Не смущайся, сынок, это все ерунда.

Про базар ты придумай смешную игру
В именитых гостей на богатом пиру:
Мы – лихие купцы из заморской земли,
Драгоценных товаров полны корабли.
Потерпи, скоро все продадим мы с тобой
И с тугим кошельком возвратимся домой.
Мы купцы-молодцы, веселы и щедры…
Хоть чуть-чуть бы пожить по законам игры!

А пока продадим еще пару вещей
И накупим продуктов на несколько дней.
Шелестит сторублевками рыжий портфель.
Ну, насколько богаче мы стали теперь?
Все в порядке, сынок, собираем товар.
На неделю прощай, гудермесский базар,
Мы сюда в воскресенье вернемся опять
Свою прошлую жизнь на продукты менять.

«Кто уехал – молодцы,
Кто остался – мертвецы!» —
Пишут краской по стене
Приговор тебе и мне.
На воротах – мелом крест,
У порога – «мерседес»:
«Уезжай, Иван, домой.
Твой квартира будет мой!»

А Иван родился здесь.
И жена, и дети есть.
Есть работа и жилье,
Только больше не свое.
И приходится молчать:
До Москвы – не докричать,
До властей – не добежать.
Значит, надо уезжать.

Война еще не началась, но как близка она!
Уже исчезли компромиссы и полутона.
Война в засаде затаилась, словно дикий зверь.
Два главных времени судьбы открылись:
жизнь и смерть.

Два разных времени зимы остались:
день и ночь.
А утро с вечером как будто бы пропали прочь.
Днем будем весело смеяться и играть в снежки,
А ночью – ставни закрывать
и запирать замки.

Морозным днем поют и пьют,
и снег метут с крыльца,
А по ночам к домам подходят люди без лица.
Они являются кошмаром полуночных снов
И водят страшный хоровод
вокруг чужих домов.

Они стреляют по стеклу и занавески жгут,
Ногой распахивают дверь, по комнатам идут.
Потом садятся по-хозяйски за моим столом
И ждут, пока сама покину разоренный дом.

Они встречались на пути и улыбались днем,
А под покровом темноты они пришли
в мой дом.
И завтра явятся опять – поторопить меня.
Но не могу их распознать при ярком свете дня.

Прошел короткий зимний день,
и наступила ночь.
Теперь никто и никогда не сможет мне помочь:
Они поставили на мне незримое клеймо.
И вот уже в последний раз иду к себе домой.

А в доме – шумная толпа, я больше не нужна,
Как на веселой свадьбе мужа – бывшая жена.
Меня теперь за дверь прогонят люди без лица.
Из разоренного гнезда – голодного птенца.

Я несу свое горе молчаливо и гордо
По извилистой тропке из мрака на свет.
Моя русская песня с перерезанным горлом
Где-то в горном ущелье умолкла навек.

Я держу за зубами мое русское имя.
Будто в жаркой пустыне – последний глоток.
Мое русское слово под губами сухими
Кровоточит, клокочет, как бурный поток.

Я – лишь маленький камень на дороге джихада.
Я – песчинка страданий в грязи и пыли.
Вы меня сапогами не бейте. Не надо!
Мое русское сердце уже не болит.