Олег Вайс - Привет из прошлого

что на мгновенье застывает время.

И я, проснувшись утром спозаранок,

забыв про горечь жизненных потерь,

бегу на кухню, ещё от ночи пьяный,

готовить кофе Ангелу в постель.

Я свой фильм про ад,

прокручу назад,

отмолю свой грех,

и за тех,

кто ушёл за край,

раньше срока в рай,

жизнь прожив насп'ех,

всё успев.

Кадр остановлю,

там, где я люблю,

где к грехам мой Бог,

не был строг,

и, вздохнув шагну,

отмолив вину,

через пару строк,

за порог.

Чтобы понять чужую боль,

придётся заново родиться,

чтоб в чьей-то шкуре очутиться,

знать, что назад не возвратиться,

взяв на себя чужую роль.

Чужой проникнуться судьбой,

преодолев времен границы,

прочесть её, страницу за страницей,

и, отыскав в них раненую птицу

сравнить её с самим собой.

Май зелёными стежками,

лёг на чёрную канву,

и, как будто с сердца камень,

снова чувства оживут.

И, как раньше, буду верить,

я словам без векселей,

все вчерашние потери,

скроет пухом тополей.

До рассвета птичий гомон,

сон снимает, как рукой,

майским солнцем зацелован,

просыпаюсь я легко.

И, вдыхая полной грудью,

трав весенних аромат,

буду радоваться будню,

позабыв про груз утрат.

Посмотреть со стороны:

Богородица,

а в черных зарослях ресниц

черти водятся,

а в глубине, на самом дне,

тайна тайная,

что подсказывает мне:

"Я не случайная.

Тебе ниспослана судьбой,

как знамение,

чтоб будить всю жизнь собой

вдохновение."

Как быстро время, снова лето позади,

и неба синь сменило серое сукно,

а тёплые вчера ещё дожди,

нещадно листья обрывают за окном.

В дождём размытых окон зеркалах,

осенней улицы мелькают отраженья.

закрыл глаза, и лета привкус на губах,

как будто поцелуя продолженье.

Есть в осени особый, сладкий шарм,

когда в промозглый, неуютный вечер,

вдруг поцелуй ворвётся в память смерчем,

когда его уже давно не ждёт душа.

Там вместо часов – закат и восход,

а юг – где нам вместе теплее.

Я там для тебя всегда Дон-Кихот,

а ты для меня – Дульсинея.

Любовь – это время счастливых оков,

где мы друг для друга Месс'ия.

Ад – это время, где ты далеко,

а рай – там, где время бессильно.

Как мир нелеп

под мишурой фасадов,

в нем горек хлеб,

и в то же время сладок.

жизнь коротка -

цепочка из мгновений -

нить из мотка,

чудес и сновидений.

Греша и каясь,

мешая горечь с мёдом,

с мечтой о рае,

ищу дорогу бродом.

чтоб взять у Бога,

для жизни чистый лист.

длинна дорога,

и путь по ней тернист.

"Давай, земля,

Немножко отдохнем

от важных дел,

от шумных путешествий!"

Н.Рубцов

Вертится,

куда ж ей бедной деться,

остановиться – значит умереть,

нам трудно верится,

она не знала детства,

лишь смену лиц,

рожденье их и смерть.

А на земле

вовсю бушуют страсти,

и каждый день

приносит счастье и беду.

Кто посильней,

становится у власти,

те, что слабей,

идут на поводу.

Там снег зимой

и лютые морозы,

жара в июле -

только пивом остудишь,

зато весной,

случаются курьёзы,

снега вернулись,

и опять сосульки с крыш.

Осенний сплин,

унылая пора,

а листопад,

лекарство от безумья.

В ночи камин,

как чёрная дыра,

в ней виден ад,

в минуты полнолунья.

Там с высоты

нисходит высший разум,

чтоб слово молвить

о неведомой судьбе,

чтоб я и ты,

вдвоём проснулись разом,

и я мог помнить,

только о тебе

Ты говорила мне тогда:

"постой, еще не вечер,

ты никуда не опоздал…",

а мне ответить нечем.

Рвануть так хочется наверх,

а крылья не хотят,

и в небо я гляжу, как стерх,

свой потерявший ряд.

Февраль промозгл и уныл,

играет в прятки с нами,

нам шлет приветы от луны,

с пророческими снами:

морщинок невод на челе,

прошедших будней тень,

да крошки хлеба на столе,

на самый черный день.

Я отгоняю от души,

приснившийся кошмар,

как запах тела твой душист,

я твой гурман-клошар.

Февраль растает на стекле,

короче станет тень,

стоит подснежник на столе,

как в самый первый день.

Мосты и ночи белые,

дворцы, дворы-колодцы,

да шп'или в небо стрелами,

что можно уколоться.

Там узенькие улочки

стекаются в проспекты,

на небе тучи рвут в клочки,

там продувные ветры.

Нева закована в гранит,

волн'ами камни лижет,

страниц историю хранит,

знакомых с детских книжек,

Корнями чувствую тебя,

мой детства милый город,

несовременен твой наряд,

ты стар, но сердцем молод.

В снах возвращаюсь я туда,

бессонными ночами,

в каких бы ни был городах,

я по тебе скучаю.

Над рекой туман разлился,

как парное молоко.

Месяц на ночь приютился

под небесным потолком.

Тускло звёзды, светляками,

освещали млечный путь,

и сливались в лунный камень,

весь блестящий, словно ртуть.

Вот комета пролетела,

прочертила небосклон,

и упав за край, сгорела,

погрузила землю в сон.

После липового чая

мягче кашель-горлодёр,

я по времени скучаю,

что из памяти не стёр.

И когда, давясь от хрипа,

ностальгией захожусь,

чай в мешочке фирмы "Липтон",

в ресторане закажу.

Чай, как чай, но не из липы:

тот по своему душист,

может он хорош от гриппа,

но не лечит боль души.

Лишь названием похожим,

будит детства миражи,

от того ль тоска так гложет,

а из глаз слеза бежит?

Я пойду, забыв дресс-коды,

к липе в парке босиком,

чтоб в любое время года,

душу мог лечить чайком.

Чтоб все мысли пропотели,

вышла хмарь из головы,

чтоб с душой в здоровом теле,

жить в согласии привык.

Где антоновка хрустит

аппетитным хрустом,

лето всё собрав в горст'и,

пахнет осень вкусно.

Из садов ядрёный дух,

запах яблок спелых,

лечит он любой недуг,

и души и тела.

Вкус – не сахар, ну и пусть,

этим мне и дорог,

пахнет яблоками Русь

антоновского сбора.

Кленовый лист уже желтеет по краям,

прохладой утро снижает летний градус,

не дожидаясь наступленья сентября,

в ознобе лето покидает тихо август.

Ещё чуть-чуть, и через пару-тройку дней,

на всех деревьях, как будто сговорясь,

листва становится желтее и бледней,

зелёный шёлк сменив на крашеную бязь.