Олег Вайс - Привет из прошлого

погрузить в осенний сплин.

Сгорело лето,

рассвет промозгл и стыл,

из-за листвой ещё вчера шумящих веток,

в рассветной дымке,

траурным буклетом,

взлетели в небо церковные кресты.

А писк птенцов

сменил вороний грай,

не радует уж свет резной наличник,

ход жизни нарушая мой привычный,

от солнца рано уходящего за край.

Ну, здравствуй осень,

ты, как всегда нежданно,

вошла сквозь окна, а не через дверь.

Не ждал я вовсе,

что с утренним туманом,

тоска крадётся, вслед за ним в постель.

А небо станет пасмурным и серым,

и дождик будет до зимы в окно рыдать,

плясать по крыше, как на голом нерве,

и настроенье по ночам – дождю под стать.

Смолк телефон:

наверно простудился,

кошмар медийный страшнее, чем война,

а почтальон,

как электрон у Бора Нильса,

сошёл с орбиты, перебрав в пути вина.

Ах осень, смилуйся,

повремени немного,

дай сил отвыкнуть от летнего тепла,

все чувства в минусе:

знаменье эпилога,

мне выжгло лето видно чувства все дотла.

И осень рыжая,

сменила гнев на милость,

сверкнула солнцем по цветному полотну.

Из дома вышел,

пелена свалилась,

и я в почтовый ящик заглянул.

Бабье лето не понять мужикам,

им, что лето, что зима – трын-трава.

Век бы прыгать да скакать по рукам,

а у бабы, что ни год, то за два.

Летом в поле от зари до зари,

да и семеро по лавкам в избе,

и мужик, чтоб по утрам не корил,

так, что некогда вздыхать о судьбе.

Только выдастся случайно денёк,

вдруг средь осени – весна на дворе,

будто, кто для баб тепла приберёг,

разбудил для них любовь в сентябре.

Не считает бабье лето года,

им разгладит всем нахмуренный лоб,

пропадут заботы все без следа.

бабье лето, а потом хоть потоп.

Когда на небе полная луна

и осень спорит с белыми ночами,

алеют клёны в лунном свете кумачами,

в квадрате чёрном моего окна.

В стекле застыла бледно-розовая дымка,

замёрзших луж прозрачная слюда,

клён облетающий с берёзкою в обнимку,

украшенной серёжками из льда.

Не спится мне осенней этой ночью,

уже светает и луны фонарь поблек,

костры кленовые погасит первый снег,

мне холода суровые пророча.

Ещё проглядывает зелень,

среди редеющей листвы,

октябрь чем-то схож с апрелем,

вот только воздух мёрзл и стыл.

Да солнце всходит с опозданьем,

всё раньше прячется за лес,

и резче веток чёрных грани,

похожих в сумерках на крест.

Как в спячке клёны и каштаны,

раздав осенние дары,

дождём залечивают раны,

остатком листьев боль прикрыв.

Мои так с клёном схожи чувства

и грусть неясная потерь,

нам так двоим на сердце грустно,

когда зима стучится в дверь.

Я наберу кленовых листьев,

их до апреля сохраню,

венок пошлю из закулисья,

весне – прелестной инженю.

Падал, словно пух лебяжий,

на асфальт пушистый снег.

Воробьи, на снежной пряже,

понаделали прорех.

Вслед за ними, по дорожке,

деловито, неспеша,

по снежку трусила кошка,

проверяя каждый шаг.

Вот в развязанной ушанке

проскользил по льду пацан,

чуть не сбитые гражданки,

вслед кричали: «хулиган!»

Но не злобно, не сердито,

для порядка, вмиг забыв.

город весь зимой пропитан,

удивительно красив.

Чарует осень своим цветным нарядом,

пьянящим листьев запахом хмельным,

но, где-то мельком, чувствуется рядом,

неуловимое дыхание зимы.

Ещё не снятся ни морозы, ни метели,

походит лето бабье больше на весну,

и, вдруг заметил, что кусты заиндев‘ели,

волшебник будто хрусталём их обернул.

Рассыпал иней с утра пушком на стёкла,

их по краям украсил в звёздчатый узор,

опавший лист, давно уже поблёклый,

посеребрил календарям наперекор.

Я встану рано: на столе холодный чай,

в камин погасший загляну на всякий случай,

открою окна в доме настежь сгоряча,

навстречу воздух – морозный и колючий.

Долой печаль, уймись осенняя хандра,

настало время обновленья и надежд,

прогнозы руша все, походкой от бедра,

зима шагает мне навстречу без одежд.

Наконец-то выпал снег,

грусть увядания припудрив

берёзок, потерявших кудри,

всем дав им на зиму ночлег.

Собой храня их юный образ,

баюкать будет до весны,

скрывая их осенний возраст,

под прядью гордой седины.

Весну дождавшись терпеливо,

нап'оит землю и сойдёт,

а над рекой склонившись ива,

слезой в душе растопит лёд.

Если у женщины ищущий взгляд,

и грусти в глазах повол'ока,

не слушайте то, что о ней говорят:

ей просто сейчас одиноко.

Просто морозы застали врасплох,

в весеннем её сарафане,

от летних дождей он ещё не просох,

и в прошлое памятью м'анит.

Летят мотыльками снежинки в глаза,

и тают, стекая на сердце,

а ветер в душе узелок развязал:

от памяти некуда деться.

Не надо будить, лучше горстку тепла,

из слов ободряюших бросить,

и вот уж слеза по щеке потекла,

напоминая про осень.

Очень ей нужен спасательный круг,

в заставшей её непогоде,

чтоб хоть на время смертельный недуг,

не был ей так безысходен.

Кто знает, ведь может быть это судьба,

забредших в метель одиночеств,

забытой улыбкой вернуться к губам,

будящей весну между строчек.

И с ней не страшны, ни мороз, ни пурга,

а снег – лепестки от ромашек,

сугроб станет сеном душистым в стогах,

а гром – мендельсоновским маршем.

Мороз отпустил, от улыбки притих,

сугробы под солнцем просели,

в кафешке, за столиком на двоих,

запахло грядущим апрелем.

Месяц выглянул двурогий

из-за тучи над трубой.

Кошка трётся мне об ноги,

спину выгнула дугой.

Лунный свет играет тенью,

от скользящих облаков.

Плачет тихо дождь осенний,

превращаясь в мотыльков.

И мерцают мутно звёзды,

сквозь замёрзшее окно,

обещают дней морозных,

белоснежья полотно.

Отразится в лужах месяц,

глядя в них, как в зеркала.

Прилетит из поднебесья

к нам зима, белым-бела.

Я живу в зачарованном мире,

где сливаются грёзы и явь.

Ты в моей холостяцкой квартире,

в эту ночь своё сердце оставь.

Разбуди, дай мечтам разговеться,

стены тесной каморки раздвинь,

дай взглянуть на ушедшее детство,

где мой Янь познакомился с Инь.

Приоткрой то, что тайной сокрыто,

мне туманы сомнений развей,

чувства все процеди через сито,