Михаил Лермонтов - Белеет парус одинокий

Сны золотые навевать…»

Слова умолкли. В отдаленье

Вослед за звуком умер звук.

Она, вскочив, глядит вокруг;

Невыразимое смятенье

В ее груди: печаль, испуг,

Восторга пыл ничто в сравненье!

Все чувства в ней кипели вдруг,

Душа рвала свои оковы,

Огонь по жилам пробегал,

И этот голос чудно-новый,

Ей мнилось, все еще звучал.

И перед утром сон желанный

Глаза усталые смежил,

Но мысль ее он возмутил

Мечтой пророческой и странной.

Пришлец туманный и немой,

Красой блистая неземной,

К ее склонился изголовью;

И взор его с такой любовью,

Так грустно на нее смотрел,

Как будто он об ней жалел.

То не был ангел-небожитель,

Ее Божественный хранитель:

Венец из радужных лучей

Не украшал его кудрей.

То не был ада дух ужасный,

Порочный мученик о нет!

Он был похож на вечер ясный —

Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет!

«Отец, отец! оставь угрозы,

Свою Тамару не брани;

Я плачу, видишь эти слезы,

Уже не первые они!

Не буду я ничьей женою,

Скажи моим ты женихам;

Супруг мой взят сырой землею,

Другому сердца не отдам.

С тех пор как труп его кровавый

Мы схоронили под горой,

Меня тревожит дух лукавый

Неотразимою мечтой.

В тиши ночной меня тревожит

Толпа печальных, странных снов;

Молиться днем душа не может:

Мысль далеко от звука слов!

Огонь по жилам пробегает,

Я сохну, вяну день от дня.

Отец! душа моя страдает,

Отец мой, пощади меня!

Отдай в священную обитель

Дочь безрассудную свою,

Там защитит меня Спаситель,

Пред ним тоску мою пролью;

На свете нет уж мне веселья…

Святыни миром осеня,

Пусть примет сумрачная келья,

Как гроб, заранее меня».

И в монастырь уединенный

Ее родные отвезли,

И власяницею смиренной

Грудь молодую облекли.

Но и в монашеской одежде,

Как под узорною парчой,

Все беззаконною мечтой

В ней сердце билося, как прежде.

Пред алтарем, при блеске свеч,

В часы божественного пенья,

Знакомая среди моленья

Ей часто слышалася речь;

Под сводом сумрачного храма

Знакомый образ иногда

Скользил без звука и следа

В тумане легком фимиама:

Он так смотрел! Он так манил!

Он , мнилось, так несчастлив был!

В прохладе меж двумя холмами

Таился монастырь святой:

Чинар и тополей рядами

Он окружен был, и порой,

Когда ложилась ночь в ущелье,

Сквозь них мерцала в окнах кельи

Лампада грешницы младой.

Кругом, в тени дерев миндальных,

Где ряд стоит крестов печальных,

Безмолвных сторожей гробниц,

Спевались хоры легких птиц.

По камням прыгали, шумели

Ключи студеною волной

И, под нависшею скалой

Сливаясь дружески в ущелье,

Катились дале меж кустов,

Покрытых инеем цветов.

На север видны были горы.

При блеске утренней Авроры,

Когда синеющий дымок

Курится в глубине долины

И, обращаясь на восток,

Зовут к молитве муэцины,

И звучный колокола глас

Дрожит, обитель пробуждая;

В торжественный и мирный час,

Когда грузинка молодая

С кувшином длинным за водой

С горы спускается крутой,

Вершины цепи снеговой

Светло-лиловою стеной

На чистом небе рисовались;

А в час заката одевались

Они румяной пеленой.

И между них, прорезав тучи,

Стоял, всех выше головой,

Казбек, Кавказа царь могучий,

В чалме и ризе парчевой.

Но Демон огненным дыханьем

Тамары душу запятнал,

И Божий мир своим блистаньем

Восторга в ней не пробуждал.

Страсть безотчетная как тенью

Жизнь осенила перед ней;

И стало все предлог мученью,

И утра луч и мрак ночей.

Бывало, только ночи сонной

Прохлада землю обоймет,

Перед божественной иконой

Она в безумье упадет

И плачет, и в ночном молчанье

Ее тяжелое рыданье

Тревожит путника вниманье,

Сквозь шум далекого ручья

И трель живую соловья.

Бывало, разбросав на плечи

Волну кудрей своих, она

Стоит без мысли, холодна,

И странные лепечут речи

Ее дрожащие уста;

И грудь желание волнует,

И чудный призрак все рисует

Пред нею в сумраке мечта.

Утомлена борьбой всегдашной,

Склонится ли на ложе сна —

Подушка жжет, ей душно, страшно,

И вся, вскочив, дрожит она.

.

.

Вечерней мглы покров воздушный

Уж холмы Грузии одел;

Привычке сладостной послушный,

В обитель Демон прилетел;

Но долго, долго он не смел

Святыню мирного приюта

Нарушить. И была минута,

Когда казался он готов

Оставить умысел жестокой.

Задумчив у стены высокой

Он бродит. От его шагов

Без ветра лист в тени трепещет.

Он поднял взор: ее окно,

Озарено лампадой, блещет:

Кого-то ждет она давно!

И вот средь общего молчанья

Чингуры [10] Род гитары. (Прим. М. Ю. Лермонтова.) стройное бряцанье

И звуки песни раздались.

И звуки те лились, лились,

Как слезы, мерно друг за другом;

И эта песнь была нежна,

Как будто для земли она

Была на небе сложена.

Не ангел ли с забытым другом

Вновь повидаться захотел,

Сюда украдкою слетел

И о былом ему пропел,

Чтоб усладить его мученье?..

Тоску любви, ее волненье

Постигнул Демон в первый раз.

Он хочет в страхе удалиться —

Его крыло не шевелится!

И чудо! Из померкших глаз

Слеза тяжелая катится…

Поныне возле кельи той

Насквозь прожженный виден камень

Слезою жаркою, как пламень,

Нечеловеческой слезой.

И входит он, любить готовый,

С душой, открытой для добра;

И мыслит он, что жизни новой

Пришла желанная пора.

Неясный трепет ожиданья,

Страх неизвестности немой,

Как будто в первое свиданье

Спознались с гордою душой.

То было злое предвещанье!

Он входит, смотрит перед ним

Посланник рая, херувим,

Хранитель грешницы прекрасной,

Стоит с блистающим челом

И от врага с улыбкой ясной

Приосенил ее крылом.

И луч божественного света

Вдруг ослепил нечистый взор,

И вместо сладкого привета

Раздался тягостный укор.

«Дух беспокойный, дух порочный,

Кто звал тебя во тьме полночной?

Твоих поклонников здесь нет.

Зло не дышало здесь поныне;

К моей любви, к моей святыне

Не пролагай преступный след.

Кто звал тебя?»

Ему в ответ

Злой дух коварно усмехнулся,

Зарделся ревностию взгляд,

И вновь в душе его проснулся

Старинной ненависти яд.

«Она моя, сказал он грозно,

Оставь ее, она моя;

Отныне жить нельзя нам розно,

И ей, как мне, ты не судья.

На сердце, полное гордыни,

Я наложил печать мою;

Здесь больше нет твоей святыни,

Здесь я владею и люблю!..»

И ангел грустными очами

На жертву бедную взглянул