Дмитрий Иванов - Циклы

© Дмитрий Иванов, 2019

ISBN 978-5-0050-6756-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В запале юности туманной

И безмятежно пылко страстной

Во мне боролись с особливым изысканием

За престол великой власти над сознанием

Четыре грозных пары воинов, где каждый

Отстоять стремился правоту отважно.

И гасло небо вдруг, и снова загоралось,

А в голове моей все так и не менялось.

Тут злобе отдана вся власти сила,

И стала там черна ума моя столица,

И виделись враги в ста разных лицах.

С остервенением боролась та с родными,

А те, что не знакомы всегда были,

Как дорогие гости принимались в залах.

Погибло во мне, тогда казалось,

Но все же бились остальные семь

Бессмертных эго и моя душа, держа ярем.

В какой-то миг туманных дней осенних

Сменилась злоба на тяжелую тоску,

И злоба, что уставши, средь восьмерых

Явилась уже лишь только под мою душу стелилась.

А я все тосковал по дням минувших лет,

По всем ушедшим от нахальства злого духа,

И тем, кем обагрил я этот свет.

Я тосковал так долго и мятежно,

Прошла зима, три белых месяца, что нежно

Закутали меня в свои холодные одежды.

И был уж я лишён тогда надежды,

Когда внезапно из глубины духовной сечи,

Явилась та, которую так ждал.

И снова загорелись огнём свечи

В глазах моих, и запылали речи,

Разлившись изо рта, что возмужал

В пучине действий боевых за разума свободу

От едкой, разрушительной хандры,

Уж лучше бы вернули бы мне злобу—

Я в ней хотя бы мог бы как-то жить.

Но полнился я вечным упоением,

Хотя на царствии была одну всего неделю

Моя мирская радость печали полных дней.

О, как прекрасно было, просыпаясь,

Являться миру этому весной

Без лишней желчи и страды от ностальгии,

И радоваться, что не свалилась в тень

Моя мирская радость печали полных дней.

И как же жаль, что утром мартовским,

Открыв глаза, завыл я по-матросски.

И чувствовал я что-то старой доброй злости,

Но не она терзала душу мне,

Ведь я бросал собаке чьей-то кости,

И грел чужие души на речей огне.

Все, видимо, в другом, я как то закоптился,

И помыслы, хоть чисты были, но грубы,

И говорил я речи людям стиснув зубы,

И не жалел я никакой страды.

Я лишь никак не мог освободиться

От это грубости тугого стиля,

Но вышло все гораздо прозаичней—

Её убило собственной гордынею статичной.

И был лишен я всякого рассудка,

И было так считал я сутки,

А во мне пусто было и потом,

Я видимо понявший, что мною

Овладела пустота, облился я холодным потом,

И выл, как волки воют, под луной.

Нет ничего ужаснее смиренства

С бездействием, что губит твой покой,

Я это уяснил для себя с детства,

Когда променял страсти дневников

На бесполезное плевание в потолок.

Затем все было куда проще:

Июль был проведён в дубовой роще.

В компании эгоистичных старых дубов

Я думал что нашёл свою посуду.

«Но снова будто не в своей тарелке»

Подумал я, однажды меж дубов скитаясь.

И не помог я гревшему котят на грелке

Обычному, бездомному бомжу,

И превратился даже не в ханжу.

Я был один из сотен тысяч тех,

Кто вас завидев лежащими в толпе,

Прошёл бы мимо или поднял смех.

Но я стыдился в глубине души

И променял последние свои гроши

На танец в эгоизма пепле,

Чтоб избежать страдания на смерти одре.

И нас осталось трое славных воинов:

Печаль, любовь и обессиленный мой дух,

Что, поборов всех перед ним идущих,

Сам не сильнее стал закованных врагов.

И бились в схватке томная печаль

И грозная в стремлении любовь.

Они хоть дрались долго и сурово,

Но за всю схватку не пролилась кровь,

То печаль задушит любовь клеткой,

То все случится, но наоборот.

И восставало солнце и садилось.

И шли сквозь битву месяцы и дни,

И в миг, когда один из них свалился,

Восстал из праха перегноя Я.

Увидел сечи поле вытоптанное в бое,

Разрушенные замки облачных надежд

И радости сожжённые дотла сады.

Печали герцогство разорено глухое,

Розы злобы отбросили иголки-шипы,

И только тлен тоски глубокой

Рваной раной по большому полю

Тянулся, вёл меня туда, где моя воля,

Явившись в трудную минуту боя,

Спасла любовь и победила горе.

Любовью был спасён от поражения,

И сам я спас любовь от своего свержения,

Мы в круговой поруке навсегда.

А я теперь сам разума судья.

Один. Совершенно.

Одному, казалось бы, проще, но…

Нет.

Одиночества цвет не чёрный,

У одиночества свет нечеткий.

В одиночестве гаснет, как солнце

В закатной дали над морем,

Усопшее в боли сердце,

Упоенное безудержным горем,

Не важное уже никому.

Над влажными комами боли,

Что краснотой каркаде полны,

Не сияют ни звезды, ни призраки красоты.

Отблески света в окне томные очи едва ли

Смогли рассмотреть в сырой пелене.

Вмятины на стенах твой автопортрет.

Ссадины на сердце, в голове пробел.

Увы, не по таким звучит навзрыд

Сирена скорой помощи карет.

Страда и боль, уныние и слабость,

И буйство безмятежного покоя,

И разделённая на единицу радость.

Все то, что есть, и все, что будет,

Пока другая палка римская от

Боли снов страдальцев не пробудит.

Один – начало всех начал,

Тот броский шаг ухода от ноля.

Один – есть тот, кто все создал.

Один – число любого короля.

Будь ты один, а будь хоть сотня,

Не важно сам ты или с кем-то заодно,

В толпе средь единиц, ты – с ними сходна.

И каждый рвать готов тебя, чтоб

Не разрешить сорвать своих оков.

Безмятежностью полуночной стужи

Рассыпаюсь в

Любовном пожаре

На углей клочья.

Руку на сердце убогое положа,

Признаюсь тебе,

Моя госпожа,

В слабости падшего духа.

Дай же им хлеба и зрелищ—

Растерзай меня

Босого, полуживого.

Давай же, сделай это, судьба.

Бей меня плетью событий

До потери уставшего

Бесполезного пульса.

Крути Сансара свои

Жестокие колёса

И на пламенной колеснице

Прокатись слезой из

Опустевшей глазницы.

Все не важно теперь,

Я неважен, поверь.

Скрипни же дверь

У ворот райского сада,

Мне печальна, конечно,

Кончины услада, но