Григорий Кружков - Пастушья сумка (сборник)

Чудесное со мной не происходит.
Как будто зареклось происходить.
Как будто крест поставило на мне
Чудесное. И вот что я придумал.

Надел резиновые сапоги,
В карман плаща два яблока засунул,
Купил журнал «Умелый пчеловод»
И в поезд сел до станции Голутвин.

И через полчаса произошло
Со мной чудесное. Ко мне подсела
Блондинка девушка в плаще с болонкой
И съела оба яблока моих.

Потом она на время попросила
Журнал «Умелый пчеловод», чтоб дома
Его прочесть спокойно под торшером,
Поскольку увлекалася сама

Парашютизмом. Телефон дала мне,
Чтоб я звонил ей, как найдет охота.
Потом вошли Четыре Контролера
И попросили показать билет.

Я показать билет им отказался
Категорически. За что меня
Они по всем вагонам провели
И девушкой-блондинкой попрекали.

Вот почему с тех пор я знаю точно:
Чудесное со мной не происходит.
А если происходит иногда,
Кончается необычайно глупо.

Казалось, что трубу прорвало в бане!
Автобус по дороге насыпной
Скользил канатоходцем над водой,
Внизу, меж телеграфными столбами,
Как невода, плескались провода.
Не снова ли, как в давние года,
Потоп всемирный? Дело было темным.
И старожилы говорили: «М-да,
Такого половодья не упомним».

А Серпухов гудел как балаган,
Играли лужи в море-океан,
Бабули в них искали ходу-броду…
А тракторист орлом врезался в воду! –
Летели брызги что лебяжий пух,
Шел пар от стен, и теплый банный дух
Мешался с острым запахом апреля.
Загадывал хотение Емеля
И зажмурял глаза – считал до двух.

Но щекоталось! Право, невдомек –
Что там такое? Думать было впору,
Что по щеке нахальный паучок
Прогуливался, как по косогору,
И золотую пряжу из брюшка
Вытягивал, как фокус из мешка,
Ошеломляя блеском, – и в зените
Соединясь, пульсировали нити,
От век прозрачных лишь на полвершка!

Нашатыря чудовищные дозы
Шибали в нос, но не могли уже
Волшебной отвратить метаморфозы:
Окно в полуподвальном этаже
Открылось (словно высохшие слезы –
Потеки и разводы на стекле),
И старикашка Ной, педант сердитый,
Наружу глянул, бледный и небритый,
И вглубь отпрянул, и исчез во мгле.

Все по веленью щучьему сбывалось,
Мелькало и смеялось, и свивалось
В орнаменте облезлом и цветном,
Грязно-зеленом, розовом и пегом;
И голуби кружили над ковчегом,
Над юным, самодельным кораблем –
И не прельщались бездной, над которой
Плескалось солнце рыбой красноперой
В аквариуме светло-голубом.

С теплом не успели проститься,
И вот уже лету – каюк.
Студент потянулся в столицу,
Цыгане подались на юг.

Идет электричка до Тулы,
Холодный туман за окном.
Ну ладно, доедем дотуда.
А может, и дальше махнем?

Цыганка, смоленые очи,
Свободы упрямая дочь!
Другим ворожи, коли хочешь,
Но мне головы не морочь…

С годами твой взгляд все недужней,
Рассказ еще больше нелеп,
Невнятней еще и натужней
Идет предсказанье судеб.

Печальней еще и ненужней
Звучит обновленный прогноз:
Сулишь повышенье по службе…
Но это же все не всерьез!

Идет электричка до Тулы.
Контроль пошумел – без вреда.
Ну ладно, доедем дотуда:
А там, а оттуда – куда?

Беспомощен путь твой, сивилла,
Убога дорожная снедь.
Цыганка, скажи, ты любила?
Наверно ж любила – ответь.

Кого? Офицера иль вора?
…Не слушает, не говорит.
И черный рассеянный ворон
Над рощей осенней парит.

Парит неподвижно, похожий
На масти трефовой туза…
Ты что же, сестрица, ты что же
Отводишь и прячешь глаза?

Ах, бросить, уйти, в самом деле,
Сиротством тоску утоля!
Мне тоже – вот так! – надоели
Дождливые эти поля.

Уедем, уедем, уедем,
К днестровским уйдем берегам –
Ходить по базарам с медведем,
Курей воровать по дворам.

И снова – верста за верстою –
Такое поищем житье,
Где солнце затмит пестротою
Цыганское платье твое.

Ах, дальше от осени хилой,
От края простуд и могил,
Где ты никогда не любила,
Где я никогда не любил.

…И побрел он в тоске и в тумане,
И очнулся на тех берегах,
Где скакали безрогие лани
Почему-то на задних ногах.

«Это что же, друзья-иноземцы?
Объясните мне эту муру!»
И ему отвечали туземцы:
«Извините, мы вас кенгуру».

«Но тогда почему же при этом…
Почему, почему, почему?..»
«Кенгуру», – ему было ответом,
«Кенгуру», – объяснили ему.

Он тряхнул головою, подумал:
«Может быть, я в тифозном жару?
Что не спросишь у них – кенгуру, мол,
Отвечают на все: «Кенгуру».

И тогда он достал кошелечек,
Из того кошелечка – листок,
И свернул его ловко в кулечек,
И стряхнул сигарету в кулек.

И скакали безрогие лани,
Неизвестной свободы ища.
Терпеливые островитяне
Обступали его, вереща.

И стоял он в тоске и в печали
На великом вселенском ветру,
И туземцы ему отвечали:
«Кенгуру, кенгуру, кенгуру».

Левша сковал гвоздочки для подковок
Игрушке царской – аглицкой блохе.
Конечно, был он преизрядно ловок,
Но посвятил усилья чепухе.

Дается ж людям бесполезный дар!
Иной искусник не такое может:
Из маковинки сделает футляр
И внутрь пылинку-скрипочку положит.

Бес, не иначе, помогает им,
Чтоб искусить сопоставленьем ложным,
И делается малое – большим,
Великое становится возможным.

А все масштаб. Подумай: я и ты –
Из космоса, – и даже с самолета.
На нашу жизнь посмотришь с высоты –
Какая ювелирная работа!