Григорий Кружков - Переводы

Сударыня, будь вечны наши жизни,
Кто бы стыдливость предал укоризне?
Не торопясь, вперед на много лет
Продумали бы мы любви сюжет.
Вы б жили где-нибудь в долине Ганга
Со свитой подобающего ранга,
А я бы в бесконечном далеке
Мечтал о вас на Хамберском песке,
Начав задолго до Потопа вздохи.
И вы могли бы целые эпохи
То поощрять, то отвергать меня —
Как вам угодно будет — вплоть до дня
Всеобщего крещенья иудеев!
Любовь свою, как семечко, посеяв,
Я терпеливо был бы ждать готов
Ростка, ствола, цветенья и плодов.
Столетие ушло б на воспеванье
Очей; еще одно — на созерцанье
Чела; сто лет — на общий силуэт;
На груди — каждую! — по двести лет;
И вечность, коль простите святотатца,
Чтобы душою вашей любоваться.
Сударыня, вот краткий пересказ
Любви, достойной и меня и вас.
Но за моей спиной, я слышу, мчится
Крылатая мгновений колесница;
А перед нами — мрак небытия,
Пустынные, печальные края.
Поверьте, красота не возродится,
И стих мой стихнет в каменной гробнице;
И девственность, столь дорогая вам,
Достанется бесчувственным червям.
Там сделается ваша плоть землею,
Как и желанье, что владеет мною.
В могиле не опасен суд молвы,
Но там не обнимаются, увы!
Поэтому, пока на коже нежной
Горит румянец юности мятежной
И жажда счастья, тлея, как пожар,
Из пор сочится, как горячий пар,
Да насладимся радостями всеми:
Как хищники, проглотим наше время
Одним куском! Уж лучше так, чем ждать,
Как будет гнить оно и протухать.
Всю силу, юность, пыл неудержимый
Сплетем в один клубок нерасторжимый
И продеремся, в ярости борьбы,
Через железные врата судьбы.
И пусть мы солнце в небе не стреножим —
Зато пустить его галопом сможем!

Счастливцы — те, кому Эрот
Беспечное блаженство шлет,
Они для встреч своих укромных
Приюта ищут в рощах темных.
Но их восторги — краткий след
Скользнувших по небу комет
Иль мимолетная зарница,
Что в высях не запечатлится.

А мой герой — средь бурных волн,
Бросающих по морю челн,
еще не живши — до рожденья —
Впервые потерпел крушенье.
Его родительницу вал
Швырнул о гребень острых скал:
Как Цезарь, он осиротился
В тот миг, когда на свет явился.

Тогда, внимая гулу гроз,
От моря взял он горечь слез,
От ветра — воздыханья шумны,
Порывы дики и безумны;
Так сызмальства привык он зреть
Над головою молний плеть
И слушать гром, с высот гремящий,
Вселенской гибелью грозящий.

Еще над морем бушевал
Стихий зловещий карнавал,
Когда бакланов черных стая,
Над гиблым местом пролетая,
Призрела жалкого мальца —
Худого бледного птенца,
Чтоб в черном теле, как баклана,
Взрастить исчадье урагана.

Его кормили пищей грез,
И чахнул он скорей, чем рос;
Пока одни его питали,
Другие грудь его терзали
Свирепым клювом. Истомлен,
Он жил, не зная, жив ли он,
Переходя тысячекратно
От жизни к смерти и обратно.

И ныне волею небес,
Охочих до кровавых пьес,
Он призван, гладиатор юный,
На беспощадный бой с Фортуной.
Пусть сыплет стрелами Эрот
И прыщут молнии с высот —
Один, средь сонма злобных фурий,
Он, как Аякс, враждует с бурей.

Взгляните! Яростен и наг,
Как он сражается, смельчак!
Одной рукою отбиваясь,
Другою — яростно вцепляясь
В утес, как мужествует он!
В крови, изранен, опален…
Такое блюдо всем по нраву —
Ведь ценят красную приправу.

Вот — герб любви; им отличен
Лишь тот, кто свыше обречен
Под злыми звездами родиться,
С судьбой враждебной насмерть биться
И, уходя, оставить нам,
Как музыку и фимиам,
Свой стяг, в сраженьях обветшалый:
На черном поле рыцарь алый.

Моя любовь ни с чем не схожа,
Так странно в мир пришла она, —
У Невозможности на ложе
Отчаяньем порождена!

Да, лишь Отчаянье открыло
Мне эту даль и эту высь,
Куда Надежде жидкокрылой
И в дерзких снах не занестись.

И я бы пролетел над бездной
И досягнуть бы цели мог,
Когда б не вбил свой клин железный
Меж нами самовластный Рок.

За любящими с подозреньем
Ревнивый взор его следит:
Зане тиранству посрамленьем
Их единение грозит.

И вот он нас томит в разлуке,
Как полюса, разводит врозь;
Пусть целый мир любви и муки
Пронизывает наша ось, —

Нам не сойтись, пока стихии
Твердь наземь не обрушат вдруг
И полусферы мировые
Не сплющатся в единый круг

Ясны наклонных линий цели,
Им каждый угол — место встреч,
Но истинные параллели
На перекресток не завлечь.

Любовь, что нас и в разлученье
Назло фортуне единит, —
Души с душою совпаденье
И расхождение планид.

Мне в душу, Хлоя, загляни,
Ее убранство оцени;
Ты убедишься: ряд за рядом
По залам всем и анфиладам
Висят шпалеры и холсты —
Десятки лиц, и в каждом ты!
Вот все, что я в душе лелею;
Всмотрись же в эту галерею.

Здесь на картине предо мной
Ты в образе тиранки злой,
Изобретающей мученья
Для смертных — ради развлеченья.
О, дрожь берет при виде их —
Орудий пыточных твоих,
Среди которых всех жесточе
Уста румяны, темны очи.

А слева, на другой стене,
Ты видишься Авророй мне —
Прелестной, полуобнаженной,
С улыбкой розовой и сонной.
Купаются в росе цветы,
Несется щебет с высоты,
И голуби в рассветной лени
Воркуют у твоих коленей.

А там ты ведьмой над огнем
В вертепе мрачном и глухом
Возлюбленного труп терзаешь
И по кишкам его гадаешь:
Доколе красоте твоей
Морочить и казнить людей?
И сведав то (помыслить страшно!),
Бросаешь воронью их брашно.

А здесь, на этой стороне,
Ты в перламутровом челне
Венерою пенорожденной
Плывешь по зыби полуденной;
И Альционы над водой
Взлетают мирною чредой;
Чуть веет ветерок, лаская,
И амброй дышит даль морская.

И тысячи других картин,
Которых зритель — я один,
Мучительнейших и блаженных,
Вокруг меня висят на стенах;
Тобою в окруженье взят,
Я стал как многолюдный град;
И в королевской галерее
Собранья не найти полнее.

Но среди всех картин одну
Я отличить не премину —
Такой я зрел тебя впервые:
Цветы насыпав полевые
В подол, пастушкой у реки
Сидишь и вьешь себе венки
С невинной нежностью во взорах,
Фиалок разбирая ворох.