Тея Смолянинова - Музыка белых волн

О чем говорили, еще не придумал,
Наверно, о всякой больной ерунде…
Она мне сказала, что я остроумный,
А я, как дурак, говорю: «Не везде».

В реальность.
Стою, и колотится сердце.
Эй, умник, за что наказал?!
Подъехала «Бэха», и открылась дверца…
Она: «Отвези меня на вокзал…»

Я, возможно, снова Ее увижу,
Провожает взглядом через стекло.
И да, может быть, подойду к Ней поближе…
Лишь бы сердце в пятки, как сейчас, не ушло.

Она вернулась в следующую субботу.
Я все это время бегал в этот чертов бар,
как на работу…
Я приходил сюда за Ней,
Но видел всех Ее друзей…
Подругу, чей взгляд всегда весел,
Но ее дурацкий смех уже изрядно бесит…
Тот, что в телефоне, бывал здесь с женой.
Жена с животом, месяц восьмой-девятый,
Набить бы тебе морду, кобель ПРОКЛЯТЫЙ!
Ну да ладно, сейчас не об этом,
Сегодня здесь с ним моя Джульетта.
Сидит в белом платье, с бокалом вина,
Вот если б Она была здесь одна…
Я слышу смех в своем внутреннем голосе:
– И что бы ты сделал?
– Что? Твою мать!
Я? Пригласил бы Ее танцевать.
Ну, или поправлял волосы,
Нежно спадающие на плечи,
Это был бы самый прекрасный вечер…
– Так что же сейчас мешает?
– Тот, что с телефоном. Хотя хрен его знает.
Скорее всего – страх…
Страх облажаться и потерпеть крах…
Что-то шепчет на ухо, в щеку целует…
Эй, парень, сегодня я с Ней танцую!
Набрался смелости, к Ней подошел,
Молча взял за руку, повел на танцпол.
Она улыбнулась, и я успокоился,
Слегка прикоснувшись, поправил Ей волосы.
Сказал наконец-то:
– Здравствуй, я Саша…
– Привет, – улыбнулась в ответ мне. – Наташа.
И плевать, сколько раз кто Ее там целует…
Все неважно сейчас, ведь я с Ней танцую.

Она танцует, когда тают звезды и падают в море.
Ее движения изящны, легки, как шифоновый шарф.
Между нею и танцем давно закрутилась
Love Story.
Словно птица – свобода.
Балет для нее – чистый кайф.

Ну, а он у метро со смычком до разрыва аорты.
Или с нотами дома… Пытаясь записывать боль,
Что его поражает?
– Гаммы да септаккорды…
Что его вдохновляет?
– До недавнего времени ноль!

Она слышит его, когда он в метро играет,
А он видит ее полет на следующий день
в танцклассе…
Они и не думали, что такое бывает,
Их судьба закружила в скрипично-балетном вальсе.

Наша темная комната, где нас только двое —
моя пластика, твои барабаны.
Твое сердце пробьет по моим коридорам свой
ритм… Достаточно странный.
Я ногами-руками тебя за шею и пальчиками
по коже…
Ты стучишь в барабаны, шевелиться не смея,
моя близость тебя тревожит.
Я встаю босиком, отхожу от тебя на ощупь…
Почти вслепую…
Будто бы говоря, что уже не твоя, ступнями паркет
целую.
Ты стучишь в барабаны, ускоряя свой ритм,
Который меня разрывает…
Мои руки как крылья, а ноги как крик —
возвращаюсь, вот так бывает…
Вновь встаю босиком
Где-то рядом с тобой, ступнями паркет целуя…
Уходить не хочу… Может, это любовь?
Посмотри, как в душе я танцую…

Я смотрю на тебя так, как смотрит весенний ветер
Через века и преграды, в лазурном небе
В плечах с облаками из голубого фетра…
Через секунду я стану твоей навеки.

Нас обвенчают с тобою могучие волны
Тихого, что редко бывает тихим…
Песнь дракона-заката на ушко тихонечко
спой мне…
Нас с тобой теперь двое, мы с тобой одним
морем дышим…

Ее звали Ирэн, у нее была светлая кожа
С запахом тонких Vogue и ментолово-мятной
жвачки.
Ее руки как плен, а глаза ни на что не похожи…
В сумке ручка, блокнот и полшоколадки заначка.
Она смотрит в окно, когда в небе темно и уныло,
По привычке в кафе часто не допивает эспрессо,
Плачет, слушая в плеере сонеты Шекспира,
Если он был бы жив, он о ней написал бы пьесу.
Ну, а я рисовала ночами с плеча ее лилию,
Не спеша, осторожно, чтобы не спугнуть ее сон…
Если б было бы можно, я б с ней разделила
фамилию,
Лишь тогда было горько,
Что она все ж «она», а не «он»…

Печатная машинка, стол, стул, стены из кирпича…
Мой «поэтический гений» почти уснул
В полумраке «лампочки Ильича».

Сегодня больше не будет стихов,
Рожденных в извечных муках…
Кирпич не впустит мою любовь,
Без боли, без слов, без звука

Мой гений дремлет, а я сижу
Вполоборота к свету…
Эй, слышишь, я о тебе пишу?!
Мой гений, посланный летом…

На часах уже ровно август,
Беспощадно теряем лето.
Снова я напишу тебе «Здравствуй»
За 15 минут до рассвета.

Мне б не буквами в твое утро,
А к тебе по утрам с кофе,
Как-то Бог поступил не мудро,
Расстояние – это плохо.

Не стану писать, что хороший,
Пусть о том говорят другие…
Пусть толпой ко мне
С дегтя ложкой,
На мед у меня аллергия.

Снова я напишу тебе «Здравствуй»
За 15 минут до рассвета.
На часах уже ровно август,
Беспощадно теряем лето.

Осень закрасила все в грязно-серый,
Ливнем душа заплакала…
Все, что ты не сказал, все, что я не успела,
По сути, звучит одинаково…

Листья пожухлые, грязные лужи,
Плащ словно марля тонкий…
И голос мой безнадежно простужен,
А был ведь когда-то звонкий…

Письма мои ты не смей перечитывать,
Сожги их в костре листвы!
И имя начни мое забывать —
Отныне мы будем на «вы».

Осень закрасила все в грязно-серый,
Ливнем душа заплакала…
Все, что ты сказал, все, что я не успела,
По сути, звучит одинаково…

Крепкие вина я с прошлой зимы не пью,
В смартфоне то «Radiohead», то почти
«Rammstein».
Все хорошо, и ночами я крепко сплю,
И что с тобою не вместе, совсем не жаль.
А за окном по-прежнему январи́т,
Скользко до жути и холодно – шубы бы на дома…
Я Машке писала, она говорит, в
Столицу сегодня впервые пришла зима.

Шарф… От простуды плед и горячий глинтвейн,
Красные щеки, немного сопливит нос…
В памяти только твое «ауфидерзейн»,
То, что тогда ты так холодно произнес.

А за окном все по-прежнему – январи́т,
Снегом и инеем укрылись на зиму дома…
Звонила мама. Знаешь, она говорит,
Что между мной и тобой не пройдет зима…

День к концу. Звезды – в небо. Вино – в бокал.
В сердце – грусть. На колени – плед.
Я пришла бы, веришь? Если б кто-то ждал,
Как тому назад пару лет.