Array Антология - Голоса в лабиринте

воздух опять затвердел, и не видно ни зги.

Так и живем по отдельности в сумрачном геле,

где вместо стен вместе с нами живут сквозняки.

Это пришло, исчезают предметы и люди,

белые пятна забвенья нисходят на быт,

сбоку теснятся минуты вчерашних иллюзий,

«в очередь, сукины дети», – привратник нудит.

Это пройдет, как проходят часы и недели,

запахи жизни, желанья, надежды и боль.

И перекинуться парою слов не успели,

каждый оставил вопрос и ответ за собой.

У меня есть комнатный цветок

с карими глазами человека,

я его обслуживал как мог,

кажется, уже четыре века.

Я устал, а собственный двойник

изнутри бубнит свои советы —

нужно бы цветку добавить света

и моей никчемной болтовни.

Середина лета, свет – на убыль,

осень проступает между строк,

я молчу, уже немеют губы.

У меня есть комнатный цветок.

Поэзия, я твой негражданин,

мигрирую по собственным загонам,

и создаю по собственным законам

вселенную, в которой я один.

В твоем уже осеннем Петербурге

закончился бумажный листопад,

и мой двойник листает свой айпад,

бокалом фэйков запивая бургер.

А у меня в колонны и ряды

построены интриги и сюжеты,

и тени чувств от нежности до жести,

и добрый запах книг неистребим.

Так и живем, два полюса магнита,

случайным общим телом сведены,

я странник с вечным комплексом вины

и мой двойник – достойный потребитель.

Сегодня родился последний читатель Земли,

на нем распашонка, расшитая азбукой Морзе,

он вовремя спит, и сосет, и сухой, и не мерзнет,

его Нострадамус отныне присмотрит за ним.

Развернута Красная книга, шевелится лист,

давно побледнели чернила на нужном катрене,

но все состоялось: причина, и место, и время,

и полное имя – Последний читатель Земли.

Все ушли. Мигает робкий свет

на подземной площади Восстания.

Этой остановки больше нет,

лишь скамьи да надписи оставлены.

Я присел на пару мкс,

так легко и тихо в черном ящике,

где-то в переходе метка есть,

можно возвратиться в настоящее,

можно вскинуть на́ спину багаж,

снова стать нулем пустого множества,

но пока смакую эту блажь —

чистое святое одиночество.

Никого. Не видеть, не менять,

не терпеть, не слушать объявления

на скамье, по щучьему велению

медленно плывущей мимо нас.

Живем в Зазеркалье,

всё страньше и страньше.

Ну, где ж вы, кто раньше

сюда зазывали?

В бессрочном завале

последних и крайних

не вышло ни разу отметиться с вами.

Вы где-то за кадром,

в бегах, за стеною,

должно быть, иное

у вас Зазеркалье.

Нарисую белое на белом,

притворюсь, что выцвело с годами,

будто наши прошлые проблемы

без осадка растворила память.

Растворила контуры и подпись,

разложила образы на кванты,

до свиданья, Пух и Мэри Поппинс,

на ремейки времени не хватит.

Нарисую черное на черном,

зашифрую, что еще случится,

и неважно – утро или вторник

или черный снег на снег ложится.

Завтра праздник правильных и лживых,

выбор фильтра для оценки мира,

белого – из нашей послежизни,

черного – от пана Казимира.

Для жителей особенного мира,

глядящих на наружных свысока,

моментом истины становится река,

не для моста, не та, где ноги мыли,

а самый настоящий океан,

о коем навигаторы не знали,

когда наш мир за милей милю гнали,

не ведая, что вскроется обман.

Что спрятано за термином «сейчас»?

Последний вздох до общего исхода,

начало передачи про погоду,

случайный скрип елового сучка…

Я знаю, что «сейчас» прошло сейчас,

и завтра не для каждого настанет,

кто следствие с причиной переставит,

тому и карты в руки вместо нас.

А мы в своих эйнштейновских мечтах

придумываем струны и квазары,

и строим первобытные казармы,

и несогласных обращаем в прах.

Так и живем, как будто бы «сейчас»,

шуты, и технократы, и манкурты,

когда беда приходит в наши юрты,

виновен кто угодно вместо нас.

Настали времена, когда почти повсеместно происходит неизбежное вытеснение живого общения общением online. На смену правильной литературной речи приходят огрызки фраз и слов, когда уже не нужна грамматика, а вместо изящной шутки достаточен топорный прикол. Большинство уже не хочет читать ничего крупнее статейки в газете, лучше в электронном виде. Одним из последних прибежищ родного языка остается поэзия, которая может обеспечить непосредственное общение души с душой, передачу ощущений, чувств, умозаключений автора читателю или слушателю.

Как же этого достигнуть? Что такое стихи? В бытовом понимании стихотворение – это литературное произведение, состоящее из укороченных строк, имеющее некий ритм, причем окончания строк попарно или в большем количестве имеют сходное звучание, то есть, рифмы.

Здесь все неверно: во-первых, существуют белые стихи, не оснащенные рифмами и даже с нарушениями ритма (верлибр); во-вторых, существуют стихотворения в прозе, не связанные ритмом; наконец, многие произведения с ритмом и рифмами настоящими стихами не являются.

По-моему, стихотворение отличается от других литературных произведений повышенной плотностью информации, причем в его основе должно быть что-то нестандартное: цель, идея, чувство, ощущение, новое понимание известного события или явления. Создать настоящее стихотворение – совершить открытие, хотя бы небольшое.

Крайне важным является соблюдение формальных требований: правильность, ясность и точность текста. Нарушение правил грамматики и смысла допустимо в исключительных случаях для усиления эффекта воздействия («голова моя машет ушами, как крыльями птица, ей на шее ноги маячить больше невмочь…», Сергей Есенин). Уменьшают плотность лишние паразитные слова, всякие «вот», «уж» и пр. Ясность и точность не синонимы примитивности, потому что простота глубже сложности, под ней можно спрятать второе или третье дно.

Как создавать настоящие стихи, не знает никто. Есть поэты, пишущие легко, самые яркие примеры – Пушкин и Есенин. Есть мученики – Тютчев и Маяковский («изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды»).

Нужно писать стихи, если этого требует душа. Можно их показывать или зачитывать, но прежде следует попытаться оценить со стороны, например, со стороны своих любимых мастеров.