Владимир Зуев - Вертикальные провода

***
Помню чай со слоном,
помню пиво в пакетах,
сигареты «Ракета»,
синяков за углом…
Помню день Первомай
и Октябрь кумачовый,
брагу «хер Горбачеву»
и призыв «Наливай!».
Помню слово «Афган»,
страшный шепот: «Груз 200…»
Во дворе пели песни
про Кабул и Баграм…
Помню «Ассу», «Иглу»,
Цой – герой, «Группа крови»…
Мир рождается новый
в каждом пыльном углу…
Я в кафе за углом
(с дорогой сигаретой,
с пивом не из пакета),
с памятью за столом.

***
Май нэйтив таун изент ладж,
энд изент смол, и все такое.
Там школа, корефанов трое,
там «Magna», «Royal» и «Orange»…
Там детство, ивы и река…
В хрущевке песни под гитару,
и высь светла и высока,
и все сдавали стеклотару —
и были счастливы, бикоз.
Там «нáчать» было и «углу́бить»,
там был заветный кубик-рубик
и миллионы алых роз…
Там был волшебный «Wind of Change»,
влюбленность первая-вторая
и девственность девичьих плеч,
там Стелла, Оля, Зоя, Рая…
Там чудо – видеосалон,
и Цой живой, и Хой в почете,
и мы не в погребальной роте
с друзьями, время – не Харон
тогда и там… Теперь и тут
иные мы, май таун нэйтив —
форевер! Ай эм вэри эктив,
я жив доселе, вэри гуд!

***
Я листал чужой фотоальбом:
лица – незнакомые, красивые.
Девушка в небесно-голубом
платьице на лавочке под ивами.
Мальчик с букварем, цветов букет,
и в глазах застыло что-то вечное.
Словно знает: будущего нет —
мальчик этот, чем-то свыше меченный.
Будто знает, что грядет война,
и ему там быть солдатом-воином,
и что мать останется одна,
и ему лежать неупокоенным
на чужой, неласковой земле —
всюду горы, гордые, красивые…
Мальчику всего лишь двадцать лет…
Девушка на лавочке под ивами
в платьице небесно-голубом…
Боль и злость застыли жутким комом,
будто бы я вспомнил о знакомом.
Я листал чужой фотоальбом…

***
Ты обознался, ветеран.
Я не был там, где ты оставил руки.
Я пил с шалавами от скуки,
когда ты шел через Афган,
из ночи в ночь, из года в год
не на войне – тут, на гражданке…
Я на гражданке-нимфоманке
лежал, когда ты шел вперед…
Когда ты шел на караван,
на тот, что первый и последний,
мне бабы говорили «Бедный…»,
когда я корчился от ран
сердечных… В водке и вранье
я обретал мужскую доблесть.
Молчал мой стыд, молчала совесть,
я их салатом оливье
съедал и пил не за Афган,
я пил с шалавами от скуки…