Виталий Бурик - Старое письмо

А сегодня был дивный восход,
И ты вдруг подумал,
Может это пришел твой день…
В Клетку Для Канареек.

Вчера была ночь.
Я был тем,
кто мог бы сказать тебе:
«Будь».

Вчера была ночь.
Ты могла
Мне просто сказать:
«Меня нет».

Но сегодня – день,
И я вижу
Что нет
Ни тебя, ни меня.

Не знаю, кто может быть тобой.
Я ищу тебя.
Не знаю, кем должен быть я.
Я помню дрожащий зеленый лист,
помню блестящих рыб в пруду,
знающих правду о тебе,
и жду, когда придет этот день
– день нашей встречи.
Если ты легкий мотылёк —
– я не хочу прерывать твой полёт.
Уйду незамеченным
в приходящих сумерках,
оставив на плавящемся асфальте
алый цветок,
помнящий имя
несбывшейся встречи…

В теле – дрожь, устало тело
Искупленья острый нож
Не спеша вступает в дело.

За окном – туман и дождь.
Палачей своих несмелых
Ты уже так долго ждешь.

Доски старые крыльца
Ждут, тирана ли, героя,
Прогибаясь без конца…

Он внесет, шагая чинно,
Искупленья острый нож,
Судьбоносный, перочинный.

Разлучает с телом дрожь
И крушит гнилое тело
Искупленья острый нож

Песню ярости пропела
В исступлении сталь клинка
Не оставила пробела

И стряхнув с горба века
Ты шагнул, ещё не смело,
В те далекие пределы
Где – лишь Мастера рука.

Падающая башня
Тебе посвящена.
Слова о вечном кайфе,
Что сказаны вчера,
Измятыми листами
Вдруг лягут на порог,
Когда пророк пролога
Расскажет нам про рок.
…и будут биться волны
о костяные лбы,
когда патруль задержит
судью самой судьбы.

Был зной и ветер.
Был век склероза.
Глумилась проза над чудаками.
Был день, когда стирали небо
с доски изрезанными руками.
Был странный праздник
в стране распятий —
кидали камни в того, кто умер.
Был дождь падений.
Он пыль исканий
вбивал в асфальт в кричащих сумерках.
Текли в канавах
ручьи из слизи.
Им был ответом
скрип эшафота.
Но время смялось —
был час сомнений,
был миг, в который родился кто-то…

Продавец из неоткуда
Водворяет во дворах
Темно-серые молебны
Говорящих до утра.
Ночью – сыро и прохладно,
Утро – серо,
Днем – светло,
Ночью – пламя,
Утром – племя,
Днём – надежда,
Вечер – вор.
Продавец из неоткуда
Продаёт пустяшный сор…

Разбилась стеклянная банка.
А казалась вечной…

Рай. Просто рай.
Самый обычный истрепанный рай.
Ссохлись краски, сгорел камуфляж,
но мы – еще помним.
Помним, как начинался вояж
в пепельно-серую детскую Африку,
погоня за сладким на завтрак
и долгими летними радостями…
Помним нехотя, мешая в стакане
грусть со стыдом. Здесь так уютно,
но чей это дом?
Да, здесь действительно рай.
Но бывший. Чужой.

В омуте слышишь
летучего времени шум?
Милая, слышишь
летучего времени шум?

Там тучные тучи
в прогулке девятого круга.
Но я не Данте, милая,
нет, я не Данте…

Снилось ли, мнилось,
стократно рассыпанное:
есть только стих
и Ты, моя милая,
и всегда – невозможность
остаться с тобой
навсегда.
И всегда в разлуке —
бессмертная жажда увидеть
тебя хоть на миг…

Девять кругов —
сдавленный крик,
и только лишь
девять надежд
на девять уздечек для тучных туч.

Цепь для церберов
нашего неба…
Милая, может быть,
нас просто не было.
Никогда. Нигде.

Лишь в омуте туч
летучего времени шум…

В доме – пустота,
выть хочется!
Блёклая луна в гости к нам просится,
клятвенный бред в воздухе носится,
застревает ватой в ушах.
Здесь мы или нет – знать очень хочется,
но – застывают слова на губах…
Выбежать из дома, в неизвестность броситься —
но – невозможно – весь спутан в сетях…

Что там, за дверью?
Скажете? …но нет,
ответ навряд ли нужен,
когда окончен первый слог.
Ответ солгать успеет в миг,
когда возникнет СЛОВО.
И кто, глухим сказавшись,
не заметив, крикнет снова:
«Что там, за дверью?»
И не приведи Господь
открыть.
Тогда, убив ответ,
мы навсегда теряем САД,
который ждал за дверью.

Кто-то сказал, что мы живы.
Кто-то закрыл наши двери,
кто-то умножил потери,
припадая плечом к прикладу…

Кто-то шалит нашим миром,
проливая мёд на сугробы.
Я уношу гиацинты,
рассыпая их по дороге.

Я ухожу надолго,
я ухожу далеко,
чтобы проснуться завтра
и просить прощения у Бога.

Будет шторм…
радужные осколки весны
и песни черных птиц
плоть живой травы
…на коленях,
чтобы не идти
так быстро,
пробуешь её на вкус
губами
думаешь
о разных
вечных и мимолетных
словах,
лишь о словах,
ненужных траве,
ты,
такой чуждый
её корням,
ты,
неуклюжий
пред хрупкой её душёй
но
только шторм
видят её глаза,
глаза,
о которых
ты ничего не знал,
глаза
там, среди завитков её волос,

среди гладкой
зеленой шерстки
слабого существа,
помнящего
боль шагов твоих,
и пьющего воду дождей,
подаренных
штормом.

На крыльях ветра, на снежных хлопьях,
на серых крышах, на дымных трубах,
судьба писала, да не поспела
до первой ночи зимою белой.

Зимою снежной, зимою вьюжной
простужен город оконным кружевом.
Мороз – что путник уснул убогий,
во сне он держит чашу с грогом.

Горячий грог – убийца грусти,
избавит мир от лишней мудрости,
от лишней боли, от личной злобы…
Во сне не так холодны сугробы.

Там странный малый летит над миром,
где праздник ёлок в теплых квартирах.
В день первый года он смотрит в окна
с той стороны, где очень холодно.

Всё стихло,
устали моторы и люди,
и звёзды проснулись:
это ночь.
Неторопливо
в застывшем воздухе
кто-то над миром парит.
Странно, я видел
тебя этой ночью,
новую, яркую,
неожиданно близкую,
сотканную из звёзд
и лунного света.
И я поверил в реальность снов,
и я коснулся
твоей руки,
и ты улыбнулась мне.
Вдвоём
мы летели
над сонной Землёй,
рассыпая
звёзды горстями вокруг,
ступая, как по ступеням,
по перистым облакам,
глядя
на стаи птиц,
незнающих сна в пути.
Испив ледяного огня,
хранили тепло и снег,
и таяли в первых лучах
так рано всходящего
Солнца.
…и плакали,
словно близкую смерть,
предчувствуя пробужденье.