Павел Козлофф - По Мясницкой по улице Кирова

И пусть не умники кругом, не дураки,
Не пышут злобой, не разносчики елея.
Жизнь проживать свою – совсем не пустяки.
То жаром вспыхивая, то огарком тлея.

Что костры инквизиции мерзкие?
Что костёр девы Жанны Д'Арк?
Взвились ярче костры пионерские,
Красно-пламенный детства угар.

Помню, раз в одно утро туманное
Речь несвязную молвила ты,
Что мы просто смешные и пьяные,
Запоздавшие в осень цветы.

Фиоритуры – это лесть,
Вокала трепетного перлы.
Из глуби вдоха к высям лезть,
До муки слез щекочет нервы.

Семь раз отмерь и трижды взвесь,
Еще не факт, что будешь первым.
Зато невежество и спесь
С тобою встретятся, наверно.

Какое счастье, что мы здесь,
Светлы душой и не манерны.
Живем и радуемся днесь,
И все уйдем закономерно.

Мой вымышленный друг совсем не рад
Сознанию, что он живет как раб.

Свобода, по-французски liberte,
Наверное, засветит нашим детям,
Как в наши дни ворвалось фуэте,
Рожденное еще когда Чекетти.

А нам по жизни некогда весна
Обманным эликсиром послужила,
Как флаги революции, красна,
Со звездами, что сгустком крови в жилах.

Из театра представления —
В театр переживаний.
Устав от ночи бдения,
Заснул я на диване.

Москва, назад столетие,
Открыла мне кулисы.
Таирова там встретил я,
И Коонен Алису.

Свое пристрастье вкусами
Не упустив из виду,
Я в переулке Брюсовом
Райх встретил Зинаиду.

«Твой сон не в руку», – скажете
С лицом в надменной мине.
Зато не надо в гаджете
Мне их искать отныне.

В метро сегодня, окрыленные,
Все с красной ветки на зеленую,
Да и с оранжевой на синюю
Все молодые и красивые.
И, словно свита триумфатора,
Все скопом ввысь по эскалатору.

И даже мне больные нервы
День марта календарный первый
Сумел всерьез разбередить.
Всё потому, что бог Ярило,
Со всей космическою силой,
Явил языческую прыть.

Грядущих дней в остатке чисел мало верст,
Сны в колыбели, жизни выстрел и погост.
Куда теперь, скажи, субстанция моя,
И неужели знать о том не вправе я?

Увы – не дадено почившей в бозе деве
Хоть малой толикой намека рассказать,
Какие слышатся ей райские напевы,
Что ублажает ее мертвые глаза.

Смятение в глазах и блеск отчаянный,
Защитная готовность на все сто.
Кто будешь ты, попутчица случайная,
В раструбе долгополого пальто?
Не скромности удел ходить по лезвию,
Жизнь вовсе не арена Шапито.
Мне кажется – я знаю, ты – поэзия,
Но как посметь сказать тебе про то?

Мой ангел, голубка моя!
Тебя, будь то время иное,
Писал бы Кранах, сыновья,
И Гойя, конечно же, Гойя.

Тебя бы, упорствую я,
С охотою пуще неволи,
Воспели Жорж Занд и мужья,
И опусы Сартра Жан-Поля.

И даже сквозь трель соловья
В час сумерек поздней весною
Мне слышится песня твоя,
И имя волшебное – Зоя.

Снег выпал только в феврале,
И был настолько изобилен,
Как говорил – ты не жилец
На нашей матушке земле.
Лишь тьмой недюжинных усилий
Я откопался наконец.

Не всё повально время лечит,
Да кто ж от счастия бежит?
Как ты пришла ко мне под вечер,
Воспоминания свежи.

И день был серенький, неброский,
Да и закат не пламенел.
Но этой встречи отголоски
Досель колышутся во мне.

Где гуртом полчища вороньи
С утра клевали требуху,
Теперь там солнечные кони
На кристаллическом снегу.

И небеса, что цвета стали,
Совсем светлы, как посмотреть.
Мы жизнь без страха принимали,
Где ужас в слове умереть?

Те годы детские советские
Среди дворовых райских кущ,
Они – как пляски удалецкие.
Дитя был весел, но тщедущ.

Его пленила математика,
Сильнее химий и историй,
От хулигана до догматика
Диапазон весьма просторен.

И до сих пор им не забыто,
С литературой не был в ссоре,
Как дедка с бабкой у корыта
Вели разборки возле моря.

Я, заворачивая за угол,
Привычно сбрасываю хвост,
Равно как все исчадья Дракулы,
Оберегают свой погост.

Цвела черемуха да выцвела,
Стоит в бутонах бузина.
Душа в накале – ждите выстрела,
Первопричина не важна.

Так корабли, поэты плаванья,
Стремятся в гавани стареть,
Чтоб оживлять воспоминания,
Когда минует время петь.

Кто вас придумал, плиты тротуарные!
Для истребления народа он был прав!
Отсюда переломы рук ударные
И в гипсе тазобедренный сустав.

Пока до «скорой» я страдал на Баррикадной,
У перехода на коварном вираже,
Народ всё падал, поднимался, снова падал
И обессилевал опять вставать уже.

Всё в жизни надоело до черта,
Но сам я делаюсь не свой,
Когда услышу звуки Моцарта,
Аллегро из Сороковой.

И мне особо дорог Лермонтов,
И мутный англичанин Байрон
За то, что были интровертами
В своей поэзии печальной.

В конце Проспекта Мира у обочины,
Где Мухиной Колхозница с рабочими,
У станции метро ВДНХа,

Мне вспомнилось, как были мы ребенками,
Все ленинцами, пионеро-звонкими,
Чья поступь в коммунизм была легка.

С тех памятных времен прошли года,
И все мы разлетелись кто куда.

Открой свои дороги, небо звездное,
Рейс более стремителен, чем рейд.
Нам редко выпадает ехать поездом,
Все чаще самолетом через gate.

Пора признать – мы птицы перелетные,
Не с тем, чтобы попасть под теплый кров,
Всегда в дороге – наша подноготная,
А что дороже этой пары слов?