Дмитрий Волчек - Ладонь шестого чувства

Весенний город, узница тревог,

непонятых; последняя обитель:

как ты стремишься подвести итог,

как бы навек оставшийся в обиде.

Пусть нам с тобой не верится, но сам

себе я удивляться не устану -

пристрастию к холодным поездам,

к заброшенным и диким полустанкам.

Наверно, горькая отрада есть

в незапланированных мной командировках.

Но я услышу, как благую весть,

твой ровный гул, взывающий неловко.

Свою причастность бережно храня

к моим нелепым и смешным историям,

ты воскресишь забытого меня,

моими голосами жадно вторя.

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Она пытается оболгать себя:

сделать вид, что она шпионка или гетера,

женщина-вамп – или маленькая домохозяйка…

Я вглядываюсь в это странное скрещенье

двух стройных ног…

ущелье Палестины…

Голова раскалывается от ненужных мыслей.

Скоро полдень. А мне нечем расплатиться

за жизнь,

кроме пары скудных строк –

вот вся заоблачная плата…

Невероятно, что мы рядом, на одной

обшарпанной земле.

Девушка, стань моей проводницей

на поезде весны!

Она улыбается чему-то и сердится,

перехватив мой навязчивый взгляд.

Сотни маленьких воспоминаний-бабочек

вылетают из светлых глаз.

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Играет флейта утра.

И солнце приподнимает голову,

как дрессированная кобра из корзины факира,

прогоняя остатки сна спелёнутого тьмой разума,

разрывая её на тающие клочья.

Я наливаю чай, я священнодействую.

Я чувствую тепло земли,

уже охваченной оцепенением заморозков.

Дома в искусной подсветке

кажутся величественными…

а у деревьев девичьи руки.

Поэзия тёмных улиц,

дворов без названья,

с тусклыми глазницами оконных стёкол!..

Я знаю…

Я знаю, что можно испечь хлеб

и нельзя, сгорев однажды, возродиться.

Что камень, пущенный из рук,

вмиг падает на землю…

а птица – нет!

Я знаю, что состою из крови, слизи,

тканей мышц, костей…

я заключён в бутылку тела

три миллиарда лет назад – опальный джинн!..

Всё происходит по предписанным законам.

Но откуда… откуда я об этом знаю,

знаю это – что всё так?!

Есть что-то в вещах, предметах

похожее на мысль?

Иль это просто пот, обильный пот

любовного труда природы, совокупляющейся с тьмой –

и проступающий на ровных, беззвучных плоскостях ума?

Так что же знаем мы?

Ведь Истина есть Путь.

Откуда же идём, куда?

Из гулких уст дворов, печальных истин,

оставшегося наледью «вчера» –

туда, где не напрасной

окажется вся боль и крики жертв,

мольбы и страсть,

захлёбывающийся сон любви…

Где с глаз спадёт туман небытия.

А души стёртые камней

подобны станут душам птиц!

И станет небывалым свет.

И кто же я?

Я состою из крови рек, дыханья ветра…

из плоти звёзд –

при этом продолжая быть

единым существом

Вселенной.

«»»»»»»»»»»»»»»»

Время оставляет скрученную бумагу,

дымок сигареты, огарок спички, никелированный

отблеск

какой-то вещи. И зрачок покусится, обманут,

на след в пространстве её, потерявшей облик.

Вода времени растворяет желанья,

торопливые фразы, смешок в промежутках оваций.

Вчера и завтра химерами в шёлковых латах

сгорают в навек неоконченном вальсе.

Времени нет. Это просто смещение мира

в сторону ветра, возникшего как обещанье.

Мыслепространство. Вода. Нагая квартира.

Солнце ушло на восток без записки прощальной.

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Я уже не знаю, какие немые лица

по ночам извечный прибой

заставляют смолкать.

Но я доверяю свои тайны

всем, кто хочет их слышать.

И уже ничего, ничего, ничего

ни взять, ни отнять.

И уже ничего, ничего

ничего не запомнить.

Вспоминать нечем, но это –

просто побег

от тоскующих листьев,

запачканных воздухом сонным

и встречающихся

на поворотах рек.

На поворотах судьбы –

или это опять повторенье

города, голосов, безлюдности

и пробуждений

в холодном доме,

с одинокой перчаткой в холле,

листающей –

какие-то страницы, что ли?

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

* * *

О. Смирновой

Города – перекрёстки судеб.

Мы с тобой не жертвы, не судьи.

Мы с тобой – просто крики чаек

за окном над промозглым чадом.

Спит душа твоя среди лилий.

Чуть вздымается грудь залива.

И сквозь нас, как сквозь дымку в лете,

плывут голоса столетий.

Ты – дитя моё. Это значит:

не совсем я ещё растрачен,

лишь на неба клочки разорван,

на косынки, на смех и ссоры.

Ты меня на "Приморской" встретишь.

Будем жить. Ты и я. И третий.

Бог ли он или наш ребёнок –

все равно начинать с пелёнок

жизнь, о которой помнишь тем чаще,

чем меньше прячешься в настоящем.

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Приветствую тебя, мой день поспешный!

морозный день, чьи миги сочтены.

Сложи свои измятые надежды

на тумбочке, у края тишины.

Как ворох скомканных листов. Влетает

в проем январь, и тает день в руке.

Я в святцах осени найду, листая,

такой же первозданности букет.

И все же тихо угасай. Причудлив

твой в окнах раздосадованных взгляд…

А снег лицо моё опять жемчужит,

как маску вечности, пыля.

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Этот лёгкий весенний снег…

Этот долгий отказ от плоти,

ненасытной, а счастья – ломтик.

На губах – превращенья след.

Посмотри: разноцветный снег.

Превращайся в свои глаза,

расцветая в полкарты мира,

обретая бессмертье Рима.

Видишь – вьётся надежд лоза.

Тяжелеют твои глаза.

Тяжелеют, как жажда жить,

как глоток янтаря в закате.

Этих рук – их надолго хватит,

если их не дарить чужим.

Тяжелеют крыла души.

Этот лёгкий, как дымка, снег,

и гранёные слитки неба;

голубеющий окрик снега

на пороге бездонных лет…

Белый-белый хрустальный след.

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Бывало: словно оживёт весна,

в рассветах вся, в капелях и напевах:

и вот опять мешались краски сна,

и ты опять сияла королевой!

А за окном – метёт, метёт февраль,

и город весь простужен и рассержен…

А на душе – узоры серебра,

и сердце бьётся в такт с любимым сердцем.

А жизнь – она по-прежнему светла,

и светлых слёз своих, смеясь, не прячет.

И верится: всплакнут колокола,

прольётся в руки блеск осенних прядей.

Меня сквозь бред, сквозь годы позови:

ведь не навек же птицы мая скрылись!..