Владимир Захаров - Заразная кобылка

Тётя добрая в халате
Даст лекарство мне,
Я прилягу на кровати,
Отвернусь к стене.

Столбики четверостиший,
Стопками хорей…
Дело в том, что я там лишний,
Без меня складней.

Я был один, и было так чудно –
За стенкой мерно речь шипела,
На стенке узкое окно,
Там бездна-ночь остекленела.

И, если нечем здесь заняться,
Тогда я стану выживать,
Чтоб золотые «девятнадцать»
Потом на «двадцать» разменять.

Прошёл прохожий однорукий,
А мне без дела, всё равно,
Я просто в этот миг, от скуки,
Взглянул на улицу, в окно.

В кармане «Беломора» пачка…
Американцы идиоты!
У них одна забота – жвачка –
Я им советую работать.

Ещё – несчастны рядовые,
Медсёстры, кошки и собаки,
И в этом явно роковые,
Зловещие таятся знаки.

«Ну, вот и всё, – сказала папироса, –
Давай вставай, поэт, пойдём курить.
Ты знаешь что, не вешай носа,
Хотя… не мне тебя учить».

Тик-так… Бесконечен
Маятник часов,
Над свечой растаял вечер,
Двери на засов.

Ночь коснётся старых ран
И заноют раны,
Лютый ветер белых стран
Студит океаны.

В церкви у попа работа,
Надевает рясу снова,
Прихожане алчут плоти,
Алчут крови Бога Слова.

Грозный рык чудовищ страшных
Над землёю зависает,
Сорок рыцарей отважных
В чисто поле выезжают.

Горько плачет мать старуха,
Провожая их далече…
Юный Ричард синеокий,
Юный Ричард изувечен.

He отвергай моих усилий,
Отвергнутый, сойду с ума,
Пойду скитаться по России,
Как беспощадная чума.
Как демон, миру чужеродный,
С пустой душою, с сердцем злым,
А ведь в глазах твоих холодных,
Я отражался не таким.

«Не смей…» – раскрылись её губы,
Её дыхание… а, впрочем,
Горнисты продували трубы,
Их голос чист, высок и точен,
Их песня по небу летела,
От горизонта отражалась
И небо тут же заалело,
И солнце встало!

А старикашка трубочист
Кряхтя, вскарабкался на крышу,
Его я больше не увижу,
Он больше не захочет вниз.

«Не смей…» – Она была пираньей,
Но я уже забыл про это,
Ведь восхождение жуанье
Всегда кончается с рассветом.

Голова моя садовая,
Как её понурил с вечера,
Так видения бредовые
Одолели. Делать нечего…

Беспрерывные страдания,
Непредвиденные сложности,
Бесприютные скитания,
Иллюзорные возможности,
Зашифрованные истины,
Безрассудные мечтания –
Завалили город листьями…
Наше время – увядание.

Как оборванные ниточки,
Как обгрызенное яблочко,
Как слепой котёнок с мисочки,
Как на стенке в шаре лампочка…

Отражается небо скорбное
В тусклом зеркале лужи,
Я увидел: там тени чёрные,
То ли Ангелы, то ли хуже.

Беспрерывные ливни и молнии,
Бесконечного бунта волнения,
Драгоценную чашу наполнили,
Чашу моего терпения.

Как мне вынести этот груз,
Не свалиться ничком на дорогу? –
Я не падаль, не сволочь, не трус,
И не жалуюсь свечке и Богу.

Отражения наши мечутся
В поднебесных кривых зеркалах,
Кто сгорает в огне, тот светится,
Кто сгорел – обратился во прах.

В мрачном склепе уже коченеет Джульетта,
Рядом с нею очнулся безумный Ромео.
Где ты! – вскричал он. – Милая, где ты!..
Голос ему отвечал: Laus Deo!
Нет! О, Джульетта, очнись! Ты прекрасна!.. –
Не унимался несчастный Ромео.
Голос ему отвечал безучастно:
Noli turbare circuios meos,
Hoc reformatio, глупый Ромео,
In pejus.

Убит был солдат,
убит,
и чёрный ворон генерал
над телом его кружит.
Не вставай, солдат,
честь не отдавай,
ты устал от войны,
ты упал,
ты убит.

Вот и утихнул гром,
и прекратился град.
Уже не нужно мечтать,
опять представляя дом,
где девушка будет тебя встречать,
как распахнётся её дверь,
когда ты вернёшься с войны.
Поверь,
можно уже не считать
дни
от разлуки,
можно не чувствовать боли
и муки,
и тяжести на душе.
Никто тебя не неволит
уже,
никто не желает зла.
Отпусти их, солдат,
отпусти!
Жизнь прошла,
ты убит,
спи.

Memento quia pulvis est.

Мне как будто снится,
или
над землёю клубы пыли.
На предметы и на лица,
на поля, на океаны
пыль ложится;
как проклятие, как чары –
пыль, пыль.
Сбился с курса кормчий старый,
режет волны киль;
на четыре стороны
все погашены огни.

Не кричи,
ведь быть пророком
здесь считается пороком!
От пророка ведь морока –
лучше водку пить стаканом,