Мария Бутырская - Мастер пера. Выпуск 2

Юность в школьном форменном платье,
белый фартук, распахнут ворот.
Поцелуй робкий, первый, объятье,
после школы прогулки, город.
Стрелки движутся к выпускному,
как отсчет уходящего детства.
И парит душа по-иному,
без насмешек и без кокетства.
Выпускница сидит на пляже,
в платье школьном, расстегнутом низко.
Просто тихо сидит как на страже,
только мысли от пляжа не близко.
Пусть вокруг шум и гам, и крики
ребятни, облепившей воду.
Она видит лишь неба блики,
благосклонную к ней погоду.
На пороге своей жизни взрослой,
все веселье ее с грустинкой.
И атланты с старинных зданий
ей любуются словно картинкой.
Но она трезво мыслит и здраво,
и красивой себя не считает.
Лесть отвергнуть взяла как за право
и хвалящих по лжи отвергает.
Может, это и правильно? Юность
быстротечна, в ней много соблазнов.
Против них крепче странность и чудность,
хоть и кроме сто способов разных.
День насыщенный минул, и дома,
в продолжение пляжа, в окне
Видит девушка, как аксиома,
мир ей нравится, очень, вполне.
Уже сброшено школьное платье
и покончено с прошлым навек.
Снятся девушке вечное счастье,
и пришедший вслед юности век.

Неброска география небес,
лишь облака, да ветер дикий.
Что дует в двух мирах, в стране чудес,
и в землях скороспелой земляники.
И там где небо склеится с землей,
и паралельное вдруг станет единичным,
Вся красота вокруг тебя немой,
не знавшей слов картиной станет личной.
И сделав шаг с покатого крыльца,
ты странствий ритуалы не покинешь.
Улыбку не сотрешь вовек с лица,
пока дорог сто тысяч не осилишь.
Ты странствовать начнешь, и в поиске себя,
все, все миры что были сном туманным.
Просты и ясны станут в свете дня,
и странника признают главным.

Я умру на горе, убеленный сединами старец.
На горе, где рассвет в серебре,
и растет указующий в небо гранитовый палец.
В том мучительно злобном от вьюг ноябре.
Совершу свой последний поход, поминальную тризну.
Оглянувшись с вершин, на прошедшего вверенный след, и дарующий жизнь не посмеет прочесть укоризну.
Лишь набросит железной рукой на прошедшее плед.

Есть девушка, ее зову душой,
лишь к ней иду когда печалька гложет.
Она светла, и добротой большой,
угаснувшему сердцу жить поможет.
Она всегда в закрытых свитерах,
застегнутых под горлышко рубашках.
Скромна, в больших глазах печаль,
и локоны завиты под барашка.
Не расстается с книгой, так чиста,
как героини всех ее историй.
Жизнь каждый день как с чистого листа,
в которой все, есть радость, есть и горе.
Но только жаль, в закрытости своей,
она не ценит и не ищет дружбы.
Впустую проживая дни,
от праздников и до рутинной службы.
А мне б понять ее, простить,
и обожая до немых восторгов.
Никак и никуда не отпустить,
без нареканий, без рутинных торгов.

Заполнившая сердце пустота,
конечно не с земли происхожденьем.
Она коль жгет, до самого до дна,
а коль пугает, только отраженьем.
И как ни странно, именно она,
Подчас перерождаясь в наполненье,
бодрит ядреной пинтою вина.
И растворяет всякое сомненье,
И пустота с наполненной душой,
как хищники кусают вновь друг друга.
И схватке нет конца жестокой и большой,
лекарства нет от этого недуга.
Страшней всего когда и тьма и свет,
твое нутро боями сотрясают.
Война двух сутей, где ее ответ?
наполненность как и пустота не знает.
У каждого на это что то есть,
своя черта, наполненность, барьеры.
Пришедшая спасительная весть,
губительное в чем то чувство меры.

Москва главенствует во всем,
а мне милей провинциальность.
Когда без страхов ходишь днем,
читая будней неформальность.
Когда твой город и твое,
невелики, но близки духом.
В любом мгновеньи, ночью, днем,
в сознанье проникая слухом.
Сливаясь в целое с тобой,
и в бедах всех тебя спасая.
Поддержкой станет город твой,
возможно и заменой рая.

Плесни мне нежности в стакан,
ее водой не разбавляя.
Намажь на хлеб горчицу драм,
и так недолго и до рая.
А впрочем, что же усложнять,
здесь все вершит одно объятье.
Улыбка, взгляд, что б все понять,
и крепдешиновое платье.
И в этом театре мировом,
штрих, незначительность детали.
Бывает явью или сном,
обратной стороной медали.

В городке приморском, на вокзале,
В суете, под метроно́м колёс,
В гомонящем ожиданья зале
Под скамейкой тихо дремлет пёс.

Сон его и чу́ток, и тревожен,
Только лапы пробирает дрожь,
Снится псу – он сыт, любим, ухожен,
Снится псу осенний нудный дождь.

Снится. что хозяин потерялся,
Тоже ведь, наверно, где-то ждёт…
Он уехал, только пёс остался.
Дождь проклятый, третьи сутки льёт!

Вдруг увидел силуэт похожий,
Заскулил, и сколько было сил,
Огибая заспанных прохожих
На перрон вокзальный потруси́л.

«Не забыл! Он вспомнил! Он вернулся!,
Он искал меня – и вот, нашёл!»…
На перроне мокром поскользнулся
И на рельсы… Мимо скорый шёл…

Миг тянулся, словно бесконечность,
Лязгнули вагонов тормоза,
Застывает ожиданья вечность
В карих стекленеющих глазах…