Антон Дельвиг - Стихотворения, не вошедшие в сборник 1829 года

Страшися, пловец, быть так ‹близко› {*} с волной.

Волна волну предупреждая

Кругом уж хижины шумит,

И руки кверху поднимая

Семья, рыдая, вдаль глядит.

О небо! ужели назначено нам

Быть лютою жертвой свирепым волнам.

Ревели волны, завывали,

И по обоим берегам

Столбы и своды отрывали

И с шумом ластились к стенам,

Волны заглушая и бурь грозных вой,

Рыдает пловец и с детьми, и с женой.

1812 или 1813

{* В автографе "быстро" (описка. – Сост.)}

– Дщерь хладна льда! Богиня разрушенья,

Тебя, россиян мать, на лире воспою,

Зима! к тебе летит мое воображенье;

Желаю изразить волшебну красоту.

Когда, последуя холодному Борею,

Опустошаешь ты зеленые луга,

Ложася на весь мир, десницею твоею

Повсюду сеятся пушистые снега.

Дотронешься к водам – и воды каменеют

И быстрый ручеек, окован, не журчит;

Дотронешься к лесам – и древеса пустеют,

Не зефир между их, но бурный ветр свистит.

Не любишь песен ты, не знаешь хоровода,

Унылый соловей вдали отсель поет.

В унынии, цепях печалится природа,

И солнце красное тебя страшится зреть.

Но любишь ты народ, с которым обитаешь,

Лиешь в него любовь и грудь его крепишь,

Блюдешь, как нежных чад, от бури укрываешь

И храбрость на боях в душе его живишь.

Недавно с запада, как тучи громоносны,

Стремилися враги россиян поразить,

Шагнули в их предел – гремят перуны грозны,

И зарево Москвы багровое горит.

Воззрела мрачно ты – метели зашумели

И бури на врагов коварных понеслись,

Ступила на луга – и мразы полетели

И, как от ветра прах, враги от нас взвились.

О муза, возвести, хотя на слабой лире,

Ее все прелести, которы видим мы,

Когда, одеянна во ледяной порфире,

Вселенную тягчит алмазными цепьми.

Еще лиется дождь, и листья пожелтелы

С дерев развесистых шумя на дол летят,

Стоят в безмолвии дождем омыты селы,

И в роще хоры птиц, в гнездах сидя, молчат.

Вдруг снежны облака над полем нанесутся,

И снег луга и лес звездчатый обелит,

И мразы бурные от дремоты проснутся

И ратовать Борей на землю полетит.

Все будто оживет, и вранов стая с криком

Чернеющим крылом покроет небеса,

И с воем серый волк со взором мрачным, дики!

Помчится по холмам с добычею в леса.

1812 или 1813

Настанет час ужасной брани,

И заструится кровь рекой,

Когда порок среди стенаний

Восторжествует над землей.

Брат кровью брата обагрится,

Исчезнет с дружеством любовь,

И жизни огнь в отце затмится

Рукой неистовой сынов.

Вослед, метелями повита,

Зима с бореями придет

Из мрачных пропастей Коцита

И на вселенную падет.

Три лета не увидит смертный

В полях ни роз, ни васильков,

И тихий ветерок вечерний

Не будет колебать кустов.

Чудовища с цепей сорвутся

И полетят на мир толпой.

Моря драконом потрясутся,

Земля покроется водой.

Дуб твердый и ветвисты ивы

Со треском на луга падут.

Утесы мшисты, горделивы

Друг друга в океан сотрут.

Свои разрушит Фенрис цепи

И до небес разверзнет пасть,

И вой поднимется свирепый,

И огнь посыпется из глаз.

Светильник дня животворящий,

Который обтекает свет,

Во всем величии горящий,

В его ужасный зев падет.

1812 или 1813

П. О лира милая, воспой мне, ах, воспой!

Иль оду, иль рондо, иль маленький сонет!

Э… нет.

П. Почто несчастного не слушаешь, почто?

Ужель не воспоешь ты, лира, никогда?

Э…. Да.

П. Так я ин рассержусь и лиру изломаю.

И ты не тужишь?

Э… шутишь.

1813 года

27 февраля.

Лицей.

Прохожий, здесь не стой! беги скорей, уйди,

И то на цыпочках и не шелох никак.

Подьячий тут лежит – его не разбуди!

А то замучает тебя! "понеже так".

27 февраля 1813

Мрак распростерся везде. – И я под крылами Морфея,

Скукой вчера отягчен, усыпился и грезил.

Будто б муза ко мне на облаке алом слетела,

И благодать воцарилась в бедной хате пиита.

С благоговеньем взирал на прелестны богинины взоры,

Руку простер я возжечь фимиам, но рука онемела,

Как от волшебной главы злой Медузы сын пропасти лютой.

"Феб! – я воскликнул, – почто я последней лишаюся силы?

Что отвергаешь мои тебе приносимые жертвы?

Или назначил мне рок вовеки не быть твоим сыном?"

– "Нет! – мне сказала тогда богиня со пламенным взором, -

Ты преступаешь закон – и в неге Морфею предался.

Спишь – и твоя на стене пребывает в безмолвии лира!

Спишь – и фантазии луч остается тобой не обделан!

Встань, отряси от очей последню дремоту, и лирой

Превознеси ты тот день, который увидел рожденье,

Славой ув_е_нчанна век еще младого пиита.

Да воспоется тобою Вильгельма счастливая участь!"

Я встрепенулся, восстал и на лире гремящей Вильгельму

Песнь воспел: "О любимец пресветлого Феба, ты счастлив!

Музы лелеют тебя и лирою слух твой пленяют!

Ты не рожден быть со мною на степени равной Фортуны -

Нет! твой удел с Алцеем и Пиндаром равен пребудет,

Лирой, как древний Орфей, поколеблешь ты камни и горы!

Парки, прядите вы жизнь Вильгельмову многие лета!

Дайте, чтоб бедный пиит его славу бессмертну увидел!"

Июнь 1813

Из ближнего села

В Москву на торг пространный

Душистые цветы пастушка принесла,

Поутру кои набрала

Во рощице пространной.

"Купите у меня, купите, – говорит

Угрюмой госпоже, котора там ходила:

Приятным запахом здесь роза всех дарит,

Росу вот на себе фиалка сохранила,

Она и страз светлей! -

Купите сей букет фиалок и лилей".

"Ах нет, зачем мне их, когда они увянут

И к вечеру сему лить аромат престанут".

– "Но я, сударыня, не говорила вам,

Дано что от небес бессмертие цветам".

– – Вот то о повестях моих я рассуждаю

И им бессмертия вовек не ожидаю.

Здесь тихо все, здесь все живет в печали:

И рощица, голубчик, где ты жил,

И ручеек, где чисту воду пил -

Печальны все, что радость нам являли.

И там, где счастие мне пел,

Сидя на дереве ветвистом,

Сшиб ветр его вчера со свистом.

Лети отсель!

Лети отсель, пусть буду я томиться,

Пусть я один здесь слезы буду лить,

Нет счастья мне, могу ль на свете жить,

Беги меня, приятно ли крушиться.

И счастие с тобой имел,

Но нет, оно меня кидает.

Ужель печаль не устрашает?

Лети отсель!

Лети отсель, и, может быть, весною

Услышишь ты страдальца тихий стон,

То буду я, скажи: печален он,

Не тронься мной, пусть счастие с тобою.

Я жить сперва с тобой хотел,

Но я печаль лишь умножаю,