Павел Алешин - Ветер. Книга стихов

вечному, смертному богу.

Этот же ветер, вплетающий солнце в листву,

этот же ветер, мешающий небо и море,

этот же ветер, целующий губы твои,

этот же ветер, несущий молчанье пустыни,

этот же ветер – который сейчас у меня,

у меня на глазах, незримый, танцует,

этот же ветер, бессмертный и смертный,

этот же ветер, но в ту же секунду – иной,

этот же ветер, любимая, мы услышим с тобой,

этот же ветер, любимая, вплетет солнце в листву,

этот же ветер, любимая, смешает небо и море

(это мы будем небом и морем),

этот же ветер, любимая, будет нашим с тобой поцелуем

(мы будем его поцелуем)

Это же ветер, любимая, развеет слова по пустыне

(и пустыня не будет безмолвной)

Этот же ветер, любимая, будет всегда танцевать,

нашими взглядами будет потом танцевать,

нашими взглядами – будет, незримый,

нашими взглядами будет, бессмертный и смертный,

этот же ветер, любимая, бывший и сбывшийся в звездах,

это он, это он уже здесь, это он – еще будет.

Ветер рождается там, откуда падают звезды,

там, где небо роняет слезы

на тела изумрудные снов и полей,

там, откуда низвергается пламенем солнце

в самые звонкие раны

радости, осеняющей лики морей,

там, откуда вырывается голос каждого,

одинокий – ибо голос и есть одиночество,

воплощенная жажда рукопожатия,

поцелуя, объятия, взгляда, улыбки – ответа,

или хотя бы отзвука, просто эха.

Тот ветер я не забуду:

снег еще сиял на земле, почти обнаженной,

на земле, помнящей тебя еще девочкой.

И ветер тоже помнил тебя такой.

Белые звезды снега. Золото вздохов солнца.

Страстный ветер, холодный ветер, яркий ветер.

А синева была натянута, как струна.

Как струна, было натянуто мое сердце.

Ветер был такой яркий, что слепил глаза.

Мои глаза. И твои глаза.

И твою улыбку.

Холодный ветер, страстный ветер.

Обжигающий ветер.

А еще – он помнил,

как девочкой ты бегала по этой земле.

А теперь (то есть: тогда)

он запоминал,

как наши тени сливались на этой земле,

на этой земле – в одну.

Тот ветер я не забуду.

Вечер как ветер.

Россыпи дуновений, россыпи нот золотых.

И – вдруг, ни с того, ни с сего —

неподвижность.

Память.

Это не листья сейчас шелестели,

это память,

ее осколки, ее пепелинки

кружились, кружились

и – вдруг, ни с того, ни с сего —

остановились, застыли

в воздухе.

(Ветер молчит)

Там, где сердце, звенели грядущие ночи

их нечаянным счастьем, водой золотой,

там, где сердце, и прошлые ночи звенели

их отчаянным счастьем, морозной луной —

там грядущий наш ветер, как новые, помнил

неземные в подлунной метели снега,

там и прошлый наш ветер предсказывал, верил,

засверкают что морем у гор берега.

Там, где сердце – как веер, порыв и дыхание,

где жасмины и жимолость, сны жакаранд,

там, где сердце – как песня любовного знамени,

где объятье – не камень, а слов бумеранг,

там, где сердце – волна, горе смывшая радостью

(оттого эпилог превратился в пролог),

там, где сердце – гора, опьяненная пламенем,

там, овеянный нежностью, путь наш пролег.

Аллилуйя лазури, губам твоим, свежесть!

(этой хрупкости бабочки, тонкости рук)

Аллилуйя рассвету, и, полночь, тебе аллилуйя!

Там, где сердце, – не будет ни мук, ни разлук.

Сердце раньше было оловом,

стало – золотом.

Ты, мой ветер, стала словом,

поворотом —

от рассеянности к звездности,

от печали к радости.

Те, кто звались счастьем гости,

стали страстью.

Ты – мой ветер, нежность.

И ветер. Ты спишь, осененная ночью,

порою – луною и вечно – любовью,

как прежде – закатом, как вскоре – рассветом,

проснувшись, моею ты будешь и – небом.

И ветер. Его беспричинная воля.

И воспоминанья грядущего моря,

и дождь, и малиновых молний осколки,

и озера всплески, и кроткие вздохи.

И ветер. И сон твой, твое пробужденье,

и тело в закате, и взгляд на рассвете,

и сердце нагое, что слышать желанно,

и где бы то ни было вечное танго.

И ветер, и сердце любовью нагое.

Твое пробужденье и слов моих море.

Море у ног моих, и соловьи

заплетают полетами-песнями мое серебро,

радужное мое серебро.

Руки мои —

отблески волн и луны,

позолоченные полднем.

Путник, постой, оглянись и прислушайся

к морю и к ветру,

к моей тишине.

Путник, прислушайся —

ты

сможешь услышать себя.

Эрос и Эос, и шелест камней, ускользающий в пальцах,

женское тело в гекзаметрах волн.

Вся ты была поцелуем и с тем разлилась поцелуем

страсть имена раздавать —

называть эти камни, и волны, и солнце, и женское тело,

ветер, тот ветер, что спит в парусах —

белых, серебряных, нежных и снежных, в далеких вершинах,

дремлющих облаком гор.

Эрос и Эос, и волосы вьются твои в этом солнце

лунным оттенком олив.

Боги здесь жили и будут здесь жить. Обнаженное тело

вечное, женское – в шелесте волн.

Мне хочется, чтобы это пел соловей —

эта птица, звенящая где—то в оливах.

Все бессмертное, смертное в песне развей

в кипарисовых рощах, в прозрачных заливах.

С этой песнею слиться, взлететь по горам,

и небес серебристых коснуться,

бросить взгляд великаний на маленький храм

и волною морской обернуться.

Пой рассветную песню, осенний певец!

ту, что вечна и неповторима —

из которой сплетается солнца венец,

ту, что слышится в дантовых rime .

Мне хочется, чтобы это пел соловей,

эта вечно бессмертная смертная птица.

Оливы и кипарисы

горы

заросли дрока желтые ирисы

Оливы и кипарисы

море

целует заливами землю

и в ней пробуждаются горы

Жасмин и сон. И копья кипарисов

возносятся огнем зеленых нот.

И небо смотрит в море с удивленьем,

как в зеркало, которое себя

поэтому воспринимает небом.

Поет песок под легкими стопами

идущей в танце женщины нагой —

неведомо куда всегда идущей.

И волны изумрудные ей – дом,

и звезды, так мерцающие ночью,

что виден свет их в нежном взоре днем.

А горы спят, баюкает их солнце,

и рощи спят, баюкает их ветер:

оливы в них осыпаны луной.

Шелест листьев, созвездий зеленых, мерцающих в тающем солнце.