Александр Шорин - Рассказы по пятницам. Литературный проект «Областной газеты»

…Влад опомнился только тогда, когда она уже сидела у него на коленях. При всем желании он не смог бы вспомнить, как такое случилось.

А когда их поцелуй, который, казалось, длился целую вечность, наконец прервался, она очень нежно спросила:

– Посмотрим вместе анализы?

Смутившись, он отмахнулся:

– Да что там смотреть: даже не перелом, просто хорошая трещина…

Взглянув ему в глаза, она рассмеялась. Но продолжила еще более нежным голосом:

– Какой же ты все-таки идиот! Я про анализы минералов и горных пород из керна. Посмотрим вместе?

И здоровой рукой мягко вернула на место его отвисшую от удивления челюсть.

…Трудно найти место, где массы людей проявляют большее безучастие ко всему окружающему, чем переходы московского метрополитена. Если на улицах, особенно таких знаменитых, как Арбат, москвичи и гости столицы ещё могут остановиться и благосклонно послушать выступления уличных музыкантов, то в метро – никогда. Здесь нет людей, есть только человеческая масса, спешащая поскорее перейти с одной станции на другую… И всё же из этого правила появилось одно исключение.

Впрочем, взглянув случайно на худенькую и довольно невзрачную на вид девушку, никак поначалу нельзя было бы предположить, что именно она станет объектом повышенного внимания… Сняв платок и распустив по плечам свои черные волосы, она становилась красивой – это так, но самого по себе этого обстоятельства здесь, в этом человеческом муравейнике, достаточно разве что для беглого взгляда. Её скрипка, вынутая из потертого футляра, тоже не заслуживала никакого почтения: скрипка как скрипка, ничего особенного – здесь и не такое можно увидеть… Но вот в тот момент, когда она, слегка закусив нижнюю губку, начинала смычком брать первые ноты, люди, словно заворожённые, начинали невольно замедлять шаги. Музыка, казалось, стекала с её смычка и плыла, кружилась. Заставляла то смеяться, то плакать, то смущённо улыбаться… Люди окружали девушку плотной толпой и слушали, слушали. Слушали! Временами её футляр наполнялся не только купюрами, но и слезами.

Потом она останавливалась, и окружающие тут же приходили в себя, разбегались по своим делам… Никого из них уже не волновала эта странная красавица, никто не задумывался о том, кто она, откуда здесь появляется и куда затем исчезает…

Абсолютное большинство этих случайных слушателей были бы донельзя удивлены, если б узнали, что она никогда в жизни не брала уроков музыки и не изучала нотной грамоты. Мало того: по-русски эта девушка говорила очень неохотно, предпочитая свой родной язык – чеченский.

Прошло уже два года с того времени как она вместе со своей семьёй приехала в Москву из пригорода разрушенной чеченской столицы. Это была очень скромная, любящая и послушная дочь. Весь свой немалый доход она отдавала отцу, предоставляя ему решать, куда потратить эти деньги.

В их семье женщинам было положено готовить еду, растить детей и не обсуждать решения мужчин. Поэтому, когда в один прекрасный день отец представил её какому-то юноше и сказал: «Это Беслан, твой будущий муж», она восприняла это как должное. Её, правда, несколько удивило, что муж провел с ней всего одну ночь и был груб, а после этого сразу исчез, но она ни единым словом не высказала ни ему, ни отцу своего неудовольствия. Ещё через месяц она узнала, что её муж погиб как настоящий герой и что она беременна…

Но самая странная вещь произошла с ней, когда пришла пора родиться ребёнку. Её забрали к себе две старухи и долго над ней колдовали во время схваток. А после родов, когда она, еще совсем слабая, хотела обнять новорождённого, ей в этом отказали.

Вместо этого совсем незнакомые чеченские мужчины показали ей трупы её родителей, изрешечённых пулями, дали их оплакать, а после надели на неё большой бандаж, имитирующий беременность, и попросили снова идти со своей скрипкой в переход метро. Она не спорила с ними, хотя из ее глаз катились слёзы. Она молча взяла свою скрипку и пошла.

Этот, последний её концерт, был самым необычным: первое же прикосновение смычка заставило толпу вздрогнуть и поселило в сердцах людей неясную тревогу. Затем необычная мелодия стала набирать силу, и тревога в сердцах людей переросла в страх, а затем в панику. И только когда переход оказался совершенно пустынным, девушка опустила смычок и сползла по стене, закрыв руками свое заплаканное лицо.

Страшный взрыв потряс стены, и его грохот покатился в обе стороны прощальным салютом, которого она уже не слышала.

Жил да был человек-крокодил и звали его Авось, а если по-простому, то Вася. Был он зеленый, чешуйчатый весь – таким уж уродился.

Мама у него была еврейка, папа – философ. Почему уродился он чешуйчатым, мама молчала, а папа молчал и подавно, потому что, увидев сына в роддоме, потерял речь, и с тех пор все свои философские изыскания проводил исключительно в письменной форме – запирался в маленькой каморке на чердаке и писал огромный фолиант, озаглавленный таинственно – «Изучение людей». Но это Вася потом узнал, когда читать научился, как и то, что странное имя – Авось – дал ему папа, написав записку маме. Впрочем, до поры до времени он даже и не знал, что зовут его Авось, потому что мама всегда, наперекор папе, звала его только Васей.

С самого детства человек-крокодил был очень добрым и больше всего на свете любил улыбаться. Проблема была в том, что когда он улыбался, то даже мама (а я вам напомню – это была еврейская мама, любящая и заботливая, из тех про кого сочиняют анекдоты: «Если ты встал ночью по малой нужде, а вернувшись увидел, что твоя постель уже аккуратно заправлена, значит у тебя еврейская мама») – даже его еврейская мама бледнела, закрывала глаза и начитала читать молитвы. И только папа любил, когда сын улыбается.

Когда же Вася немного подрос, и пришла ему пора идти в детский сад, то его улыбчивость стала не только проблемой мамы: после того, как Вася улыбнулся заведующей, та наотрез отказалась допускать его к другим детям.

Проблему общения Васи с внешним миром решили так: папа, который ежедневно отправлялся гулять, стал брать с собой сына, предварительно надев ему повязку – типа от гриппа, и под повязкой Вася мог улыбаться сколько ему влезет. Иногда он даже отпускал его играть с другими детьми, тщательно, правда, следя за тем, чтобы тот не снимал повязку…