Дмитрий Колейчик - Оккультизм

Где мои наркотики?
Я так зациклился…

Я отращу себе узкие усики.
Я стану вегетарианцем.
Я пойду по миру, маршируя рукой.

Я стану великим, мама.
Я стану великим, мама.

На столбах, на гермах на распутье,
на картах географических,
политических, на границах государств,
на песке пограничной зоны
имя твоё пишу.

На плакатах, витринах,
на выборном бюллетене,
на постановлении суда,
на штрафной квитанции, на паспорте,
на своей медицинской карте
имя твоё пишу.

На полях книг —
мной прочитанных,
почти прочитанных,
которые хотел бы прочитать, но никогда не прочитаю,
и которые вовек не стану читать, —
имя твоё пишу!

На лицах президентов,
их сучьей своры,
чинуш, ментов, прихлебателей,
всех таких, сука, невинных,
молчаливых,
ничего не ведающих обывателей
имя твоё пишу!

Дома на обоях,
в общих подъездах, сортирах,
в кабинетах и в храмах жестоких богов
имя твоё пишу.

Господи! Как же меня достало!
И кончился мел….
А я всё имя твоё пишу…
(Не твоё, Господи, расслабься, жестокий жлоб.)

Возвращаюсь на машине времени назад и
на школьных задворках,
своих тетрадках,
на парте и на доске перед уроком
имя твоё пишу…

На лицах матерей и
их новорожденных детей,
на вставных стариковских зубах,
на сердечном клапане,
на могиле отца,
чтобы у него там нормальный лозунг бля был! —
имя твоё пишу.

Имя твоё пишу,
не сумев найти подушку для дыхания.
Имя твоё царапаю,
как единственную молитву на безнадёге,
на каждой молекуле воздуха ядовитого,
на ужасе каждого пробуждения
имя твоё нелюбимое и отверженное пишу.

И властью удушья,
невозможности просто жить
(лучше уж был бы гусеницей),
я – рождённый, видимо, для боли,
нищеты и безумия, сумы и тюрьмы, чтобы
встретить тебя и признать как сестру,
как сокровенную свою душу,
и имя твоё назвать —

Ненависть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть. Смерть. Смерть. Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть!
Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть.
Смерть.
Смерть. Смерть. Смерть. Смерть.
Смерть. Смерть. Смерть. Смерть.
Смерть. Смерть. Смерть. Смерть.
Смерть. Смерть. Смерть. Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть!

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

зачем смотреть дальше? впереди только

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

Смерть.
Смерть.
Смерть.
Смерть.

***

Замирает воображение,
фотографируя наваждение,
замечательное наваждение —
величайшее преступление —
омерзительное, звериное,
прекрасное, как веление, —
пробирает, как преклонение
перед чем-то неумолимым.

Так не оставь меня на съедение! —
земледелию, сталеварению,
новому поколению – удобрением, —
на светлую память, невинным
– не оставь! – растли меня! —
разврати меня до исступления,
до тошноты, до сокрушения,
преврати в полоску на шее
от ремня!

У Шивы в руках шесть пистолетов.
Шива – раз-два-три-четыре – шесть…
Шива хочет всех вас всех…
Подстрелить!
Съесть!
У Шивы в руках шесть револьверов.
По шесть пуль готовы лететь.
Тридцать шесть пуль готовы жалить —
как острые осы.
Шива стреляет разом со всех рук.
Осы жужжат, словно из ада провалились.
Смотрят глазами, начищенными до блеска.
Пуля молода, пуля лита, пуля сверкает солнцем!
Прорвались!
Прыжок в неизвестность!
Пуля красива, как Мао,
как Ленин, как Че Гевара…
Мне лестно,
что в голове у меня пуля
от всех болезней.
И я – в красном.

У Шивы в руках шесть пистолетов.
У Шивы в руках шесть пистолетов.
У Шивы в руках шесть пистолетов.
Шива стреляет метко.
36 смертей…

Я-то вижу:
каждый – чернокнижник.
Я-то вижу:
каждый – молодец.
Я-то вижу
глазом вылизанным,
глазом-лезвием,
глазом низменным —
в треуголке визио-
нерва…

Я-то вижу —
на ёлке, как звездочка.
Как селёдочка
на тарелочке
смотрит грустненько,
смотрит замертво,
смотрит пронзительно,
типа как «за что?»

Я вишу
на яблоне яблоком.
Я на Вишну
смотрю грозным Мардуком,
Вороном,
и коронёром.

Все, кто что-нибудь делают, —
делают это с Дьяволом.
Всё, кто что-нибудь думают, —
думают это замертво,
или посмертно.
Всё, кто живы,
живут в аду.
Я больше не буду!
Я больше не буду!
Я больше не буду подглядывать!
Я больше не буду приходить
в вашу спальню!

Я закроюсь в шкафу —
наедине с чудовищами.
С чудовищами.

Бедный, несчастный,
избитый собратьями рода своего.

За то, что намеревался трахнуть первую самку стаи…

Изнасилованный хором тайком за папоротниками
(чтобы детёныши не увидели)
главными гопниками государства-племени.

Пока альфа-царь за этим наблюдал
с самого высокого куста
и важно жевал листья коки.

С разорванным брюхом,
из которого вывалились кишки.

Когда толпа рук
с противостоящими пальцами
вырвала из тебя наружу вечернюю пайку.

И раздали её
– полупереваренную —
детёнышам погибших героев.

Убитых на честной войне с соседями за новые листья
коки.

Не жевать тебе больше бананов
и мёртвого мяса жирных тропических змей!

Ведь тебе выбили зубы.

А нехуй было флиртовать с самкой царя!
О чём ты думал? На что замахнулся,
гандон?

Зато сейчас ты лежишь
на кургане из костей своих предков
и смотришь в небо.