Алания Брайн - Итогдалие. Современная поэзия

девица, воюя с микроволновкой, готовит, должно быть, рыбу,
мужчина с Ахматовским профилем пьет холостой коньяк,
мне жизнь захотелось прожить вдруг рядом с каждым из них.
губительно любопытство, – но все же, какой бы была я?

любила бы Бродского? Каннингема? Оскара Уайлда, Булгакова?
страдала б артритом? пьесы, картины писала так же?
жутко бывает в маршрутках, когда подсознание играет фактами
любой из прожитых жизней – что много теплее вашей.

в серебряных лучах крошился талый снег,
и ангельская музыка свисала
над влажностью полуприкрытых век
среди Дворцовой камерного зала.

прожекторы искали выход ввысь
на плотном сером небе Петербурга,
и я подумала, что все мы родились
от взмаха кисти злого драматурга.

что наша жизнь – аквариум с водой,
мы – рыбы, не бывавшие на суше,
а там вверху, над самой головой,
хмельной писатель правит наши души.

он нам сулил незаурядный рок, —
поэзия как ВВС – на фоне прозы*.
твоей рукой писал, конечно, Бог,
и по любимому лицу катились слезы.

небо, в цвет водосточной трубы,
обнимает меня долгожданно,
над моей головою – гербы,
на руке – едкий след чемодана.

я иду по рябинам в снегу
без колец, макияжа, эмоций, —
Петербург в уходящем году
братски выдержанно не бросок.

что мне это дворянство в крови
да промозглые чаяния ветров, —
между мной и тобою любви
уже тысячи три километров.

отчего ты всегда так грустишь?
будто некогда дерзкая цаца
променяла тебя на Париж,
не умея ни с кем оставаться.

Здравствуй, Крис, это я, твоя отравившаяся жена
можно прилягу здесь послушать шум океана?
Здравствуй, Крис, это я, твоя молодая мать
Чем ты изгваздал руки? позволь мне вымыть.
Крис, это я, твой отец, в доме сейчас льет дождь,
вроде бы все как прежде, только исчезла лошадь.

лошадь-то не запомнишь, не перешьешь – стоит смотрит
глазищами влажными страшными и живыми.
ни личного в них, ни лишнего, ни пустого.
весь мой Солярис, Крис, перенаполнен ими.

мы есть океан ошибок, воспоминаний, вер,
реальность не познается, зато создается нами. —
учись, Крис, с беспечной лошади брать пример
и мерять свою действительность лошадями.

луч фонаря по полу —
немного выше.
пространство обернулось полным
и жизнью дышит.

здесь розовые стены —
не замечала.
цветок оконный стал вселенной.
начну сначала.

в моих ночных кошмарах нет погони,
нет сказочных злодеев, змей с клыками,
нет ни окон в подтёках темной крови,
ни с террористами взрывающихся зданий.

лишь на воде метущиеся блики
да яркий свет терзающий мне снится.
и безмятежно. обреченно. тихо-тихо
в моих кошмарах умирают птицы.

кофе и сигареты.
день кончается завтраком.
в стихотворениях за ночь сплошь опечатки.
в колонках джон кейдж
«четыре и тридцать три», —
сиди и слушай, что у тебя внутри.

ты обходила морги все и роддома,
пороги обивала жутких клиник,
и психиатр резюмировал – с ума
сошла, когда на вечность завела будильник.

нет ничего, что безболезненно пройдёт,
нет ничего, что без последствий обойдется, —
а на столе его мурлыкал тучный кот
и наблюдал как голубь в клетке бьётся.

всему свой срок. составим расписание, —
три четверти – на отдых или сон.
и ни на что вообще не обращать внимания!
кто равнодушен – тот вооружен.

прозак да ванны – вот и все проблемы,
таких как вы – шесть с лишним миллиардов, —
любые потуги прорваться сквозь систему
людей ведут в больничную палату.

– но как же страсть, огонь, талант и вера?
художники метались испокон!
– вы, дорогуша, берегли бы нервы,
великими становятся потом.

живите мирно, починяйте примус,
не выходите, точно Нил, из берегов,
бесславия не бойтесь, не молитесь, —
на свете нет и не было богов!

ну что вас этот Сириус встревожил?
большого заведите дома пса!
быть может, прекратите лезть из кожи
да ставить против ветра паруса?

вы не всесильны. вы других не лучше.
воображение – с возрастом пройдет!
а за спиной его в птиц превращались тучи
и заговорчески подмигивал мне кот.

мы слишком волшебны, чтобы мириться с собственной реальностью.
знай, мне нравится, как ты зажимаешь камертон одним пальцем.
зачем ты перекрасился в белый? до чего же смешные волосы.
спустя нашу бессмертность, в церковном хоре я узнала тебя по голосу.

видишь, я выбилась в дирижеры, а ты поёшь сложные партии соло.
мне бы только однажды обнять тебя, но ты уходишь со сцены в другую сторону.
я теперь не стану следовать за тобой, потому что стала мудрей и старше.
просто, когда будешь кланяться, знай, – мне нравится, как ты пахнешь.

ты уходишь в другую сторону – с улыбкой о нашей тайне на выпевшихся губах,
и всё, что останется между нами – твои Брамс, Мендельсон и Бах,
но, клянусь, этого более чем достаточно, чтобы дождаться известной встречи, —
где я в первый раз беру тебя на руки или ты обнимаешь меня за плечи.

моя тихая заводь, мой дом,
вид с балкона на ровное море,
невеликие улочки, двор,
в нежной сакуре погребённый.

непроворная кошка у ног,
разговоры а-как-там-в-столицах,
постаревшая бабушка в толк
не берёт, что ночами мне снится.

все предметы на прежних местах,
давит грудь ощущение детства.
лишь, погрязший в житейских делах,
этот дом мне поможет согреться.

в этом доме вырастали любимые дети —