Сборник стихов - Паломник. Страницы европейской поэзии XIV – XX веков

Вновь озарён простор, и всё как на ладони:
Кровавый Монконтур *в трагичной обороне,

Там ставкой стала кровь, там дерзкие клинки
Трудились волею безжалостной руки,
Смертельных больше мук, чем разума, в атаке,
Гражданский чище пыл, чем грубый пыл вояки.

Свои усилья Бог и помощь свёл на нет,
Узрев, что больше нет у Церкви мук и бед,
Что люди в слабости своей дошли до края,
Живут, лишь на Его всесилье уповая.

Расскажем также мы о стычках небольших,
Расслабивших сердца властителей лихих,
Так станы разрослись, что поединки стали
Куда обычнее развёрнутых баталий.
От ратей маленьких в бою немалый прок,
Рать Гедеонову благословил сам Бог *,
И доблесть скрытую её героев скромных
Он не поставил в ряд со славой войск огромных,
Хотел Он победить и дать спасенье Сам
Стенам разрушенным, измученным сердцам,
Отнять их у могил, чтоб славиться по праву,
Чтобы никто не мог Его умножить славу.
За то и проклял Бог израильских царей,
Считавших, что войска Господних сил верней.

Здесь мы пред образом Рене благочестивой *,
Принцессы, чей отец, Людовик справедливый,
Отцом народа слыл и силой крепких рук
У лона своего хранил Господних слуг.
Но вскоре тьма червей из адского колодца
По лучшим из домов повсюду расползётся *,
Чтоб Карлу-королю в пустое сердце влезть,
Сложив к его ногам как дружбу, так и честь.
Он тётки праведной лишён благоволенья,
Потом получит он из ада повеленье:

Снеси пятьсот жилищ в проклятом Монтаржи,
Дворы опустоши и стены сокруши!
Вот старцы, женщины и дети, чья защита
Лишь в криках и мольбах, летящих в глубь зенита,
Вот смертный путь и та, что в тягости была
И, малым обходясь, в дороге родила,
Как счастлива она, а вот с печальным взглядом
Мать за руку ведёт дитя, другое рядом
За юбку держится, а третье на руках,
Четвёртое с отцом дорожный топчет прах.
Вот хворый тащится, а упадёт в походе,
Велят его везти какой-нибудь подводе.
Толпа, усталая от жизни и дорог,
Ползёт вдоль берегов Луары, следом лёг
Широкий пыльный шлейф, а в дальней туче пыли
Преследователей колонны проступили,
Под сенью трёх знамен подходит их отряд,
Уже в руках убийц сквозь пыль клинки горят.
Но слева всадников колонна небольшая *,
Лишили их надежд, лишь права не лишая
На Бога уповать: глаза возведены,
Ладони сложены, колени склонены,
И пастор их Бомон *, как водится пред схваткой,
Напутствует бойцов такою речью краткой:
«Что ускользает? Жизнь? Что ищем?
Смертный час?
Страшимся пристани? Прельщает буря нас?
Как сердце нам велит, мы к небу руки тянем:
Я душу, Господи, Твоим вручаю дланям,
О Боже истинный, Ты искупитель мой!»
Колонна замерла в смущенье пред толпой,
Глядят воители на странную картину:
Один узнал сестру, другой узнал кузину.
Кто эти рыцари? Их сто. Они прошли,
Покинув Монконтур, французской полземли

И прибыли в свой край без опозданья, к счастью,
Чтоб уберечь овец, встав перед волчьей пастью.
Опять им выпало вдали от грозных сеч
Несчастных оградить и обнажить свой меч.
Противник оробел, хоть был числом поболе,
Увидев, что пред ним уже не овцы в поле,
Он был готов рассечь и шерстяной покров,
И кожу нежную клыками рвать готов,
Но повстречалась сталь, способная к отпору,
Которая остра и от которой впору
Бежать, залечь в дупло, не то разрубит враз,
Господни чудеса являя без прикрас.

Я вижу Наварен *и слышу глас Беарна *,
Восславивший его спасенье благодарно.

Картина новая в небесной синеве:
Там десять тысяч жертв, там пушек двадцать две
Захвачено, там град и крепость ждут разора *
От тридцати рубак, чья так бесстыдна свора.
Там солнце озарит шестнадцать сотен шпаг,
Ведомых смелым львом в неистовство атак.

Здесь твой пейзаж, Люссон *, ты пересилил беды,
На улицах твоих веселье в честь победы;
А вот, ещё в кольце, твои пятьсот сошлись *,
Колени преклонив, воздели руки ввысь,
Пять тысяч одолел их меч в теснине узкой,
Два белых стяга взяв, пьемонтский и
французский *,
Я вижу, как в борьбе отнюдь не равных сил
Монбрен десятерых швейцарцев уложил *,
Из всей истории он принял к сердцу близко
Уроки Цезаря и славного Франциска.

Ещё покинул я над шумной Роной град,
Где отступил от стен разбитый супостат,

Весь цвет Италии тогда полёг в Сен-Жиле *,
Десяток тысяч душ в реке, других пронзили.

Кто плен египетский покинуть захотел,
Взять с бою Ханаан, обжить его предел,
В рядах Израиля тому брести пристало
По морю Красному, по морю крови алой *,
И, препоясавшись, одолевать простор,
Безводные пески, крутые кряжи гор.
Пред нами облако плывёт весь день воочью,
И огненным столпом Господь ведёт нас ночью *.

Такими виршами мы славили пока
Победы Господа при помощи клинка;
А славу Бог обрёл в тех образах печали,
Где стрелы слали львы и молнии метали,
И козни строили, и множество затей
Для истребления покорных им людей.
Узрели вы: булат встречает сталь булата,
Пред вами схваченные тиграми ягнята.
Бог ратей доблестных на бой благословил
Тех, кто идёт воздать полкам недобрых сил.

В другом краю небес иных картин свеченье,
Жестоких много сцен на этой видим сцене,
Полотна вечные всем леденят сердца,
Чтоб вечно гнев не гас всесильного Творца.
Здесь нет боёв, здесь кровь сочится понемногу,
Но терпкий дух её, горча, восходит к Богу.

Там с краю видится толпа ещё одна *,
В сердцах богобоязнь, и гибель не страшна,
Под носом Сатаны поют хваленья Небу,
Рискуя жизнь отдать, свою свершают требу,
Хотя приблизилась орава палачей,

А взгляды грозные и хладный блеск мечей
Врезаются в толпу, чья кротость только криком
Обороняется, ведь сталь в безумье диком
Пронзает грудь, сечёт то голову, то длань,
Тут щит один: молись, лей слёзы и горлань.
А вот и факелы уже пылают в храме,
Пожар и там и тут. Увы, слепое пламя
Не знает жалости к стенаниям людей,
От коих сонмы душ становятся бледней.
Нам видится река, забитая телами
Сражённых христиан, не воды – кровь пред нами.
Кровавый кардинал *, трубач, весь чёрный клир
На площадях Васси из окон и квартир
Вопят, зовут убийц, чтоб не ушла добыча,
В любого беглеца истошно пальцем тыча.
И звонкой славою увенчанная знать,
Гроза Испании, стремится в бой опять,
Где можно без труда рубить в неравной сече
Тела и головы, и голени, и плечи;
Боясь, что вопли жертв, что жалобы и плач
Вдруг жалость вызовут, и задрожит палач,
Все рёв трубы глушит, так, словно нет трагедий,
Как Фаларидов бык, изваянный из меди *.