Алексей Ивин - Я во времени. Вторая книга стихов

Не целуйтесь с вертихвостками,

жен водите к гинекологам,

а не то, избави Господи,

в Шикотан вас вышлют голого.

Делая зарядку утром,

приседайте до упаду вы;

шефа своего порадуйте

портсигаром перламутровым.

И когда всю жизнь, всю юность

прогнусавите, как тихий стон,

я пойду и в петлю сунусь,

чтоб не стать для вас Антихристом.

Ах, весь мир мой! Зеленеет пажить.

Но, окаянства не в силах вынести,

Я в мертвом царстве необходимости

Люблю перечить, ломать, бродяжить.

Уйти, уйти! И помнить о Боге,

И слышать брань, и гневливость прятать;

Когда поднимется брат на брата,

Уйти, уйти по грязной дороге.

*Как чисто и светло! За окнами – весна,

В цвету деревья, солнце – в поднебесье

И тишина, какая тишина!

Иди в поля, иди, и плачь, и смейся,

И ветер, ветер, ветер расстригай

Заржавленными ножницами тела…

Земля моя, обетованный край,

Бесчувственный, цветущий, опустелый.

*Буйной ночью в саду одичалом

Ветер выл и деревья качал,

И восторгом душа отвечала

На весенний языческий шквал.

И пугливый, и дерзкий, и дикий,

Шел и пел я и факел держал,

Жутко прыгали красные блики,

Путь сиял, как кровавый оскал.

Духи недр и небесные гостьи

В том саду провожали меня…

А проснулся беглец на погосте

Посреди безмятежного дня.

Стена кирпичная, базальтовая

Отгородила полземли.

Я любопытствую – разглядываю

Тех, кто на штурм стены пошли.

Идите! Клану охранительному

Не миновать тычков взашей,

И те, кто станут победителями,

Воздвигнут стены попрочней.

Для кого пишу, для чего?

Бесполезная трата усилий.

В тьме египетской волки завыли,

Заглушая мое рождество.

Толстосумы казенных палат,

Борзописцы журнального вздору,

Подпевали вы волчьему хору,

Заглушая мое рождество.

В тишине эти перья скрипят,

Лжи глашатаи, слуги оклада,

И рыдает на торжище правда,

Заглушая мое рождество.

Повторилось, хоть было давно:

Не для них эта проповедь веры,

Поносили меня, лицемеры,

Заглушая мое рождество.

Я воскресну! А им не дано,

Дух святой не утишит печали:

Не сподобились, ибо кричали,

Заглушая мое рождество.

*О мудрый свет, маяк мой и надежда!

Неугасимый, как же ты далек!

Но верую – еще сильней, чем прежде,

Хоть еле брезжит слабый огонек,

Хоть снова над стезей, ведущей к правде,

Нахальное кружится воронье…

Идущий вкривь, не чувствуешь ли сзади

Глухое отчуждение мое?

Кто живет, а кто и бедствует.

Как жалко! Юность умерла,

Оставив жалкое наследство, —

Докуку, скорби и дела.

Не мог я в слове, в жесте выразить

Страсть, рвущуюся изнутри, —

Тянул, усталый певчий, с клироса:

Даруй и длань свою простри!

И вот конец. Свободы умершей

Следы целую в тишине.

И плачу, плачу я без удержу,

И нет успокоенья мне.

Мой друг, услышь. За дымом сигареты

Исчезла молодость, как с лепестков роса, —

А как он цвел, наш сад, мечтой согретый,

Для страшного жнеца плодонося.

Придет тот жнец, и созреванья меру

Почувствует, и плоти фатовство

Прервет, и заключит плоды в фанеру,

И плод без червеца обрадует его.

Ах, лето, лето! Ясный напоследках,

Веселый день поманит в свой разгул —

Мне надоест висеть на пыльных ветках,

Не выдержу, сорвусь и убегу.

Ах, боже, всуе Имени

не вспомню Твоего,

но только объясни мне

меня же самого:

зачем держусь за правила,

но жажду разрушать,

и что меня заставило

от счастья убежать,

и от Тебя что требую,

когда твержу одно:

я е с т ь, но это небу и

могиле все равно.

Долби и сей и землю рой,

Пиши, молчи и говори,

Счастливым будь, страдай —

Дождешься ли своей зари?

Блеснет ли солнце за горой?

Откроется ли рай?

В пустыне дьявол искушал,

Шептал в кромешной мгле:

Не жди, не рассветет.

Смотри, уже смердит душа,

Смотри, потемки на земле,

А вот и смерть грядет.

Могучий дух алкал огня,

Борьбы, любви, вериг —

Напрасный демонизм!

Вовне – мышиная возня,

И внутрь их выводок проник,

Грызущий верх и низ.

Пускай! Не вечно торжество

Ночей, доверчиво живи,

Нам выбор дан простой,

И лишь запомни твердо, что

И волос не падет с главы

Без ведома Его.

Облако белесое проплывет над пашней,

Быстрой беглой тенью омрачив ее

(Ворон-долгожитель, возраст патриарший,

Выклюет и вытопчет жнивье),

И повеет холодом ветер по-осеннему,

Листья оголтелые скопом закружит

(Все равно, что миг, ему, все равно, что день, ему:

Он бессмертен, Ворон, – Вечный Жид).

Что же вы взалкали, дураки, до времени?

Мух на окнах знай дави!

Вот когда помрет он, станем суверенными

Мы – во имя Бога и Любви.

*Жизнь грустная под колпаком.

О, сколько нас там прозябает,

Не веря в Подвиг (он нам не знаком!),

В пустыне, у подножья рая!

Очерчен нам безжалостной рукой

Суровый круг табу, запретов.

Переступи – узнаешь, как легко

Ломают крылья под напором ветра.

Гниющий тлен – на выбор – или злой

Напор ветров. Но это за чертой.

Живи и смейся. Плачь и умирай.

Открытый доступ – в рай.

Я устал бояться смерти.

Будь что будет. Все равно.

В бестолковой круговерти

всем погибнуть суждено.

За бессмысленной работой

государству дань платил,

жрал пилюли с позолотой,

воду в решете носил;

раз пятнадцать с честью умер,

плотским соком изойдя,

рыскал счастья обезумев,

а нужна была… ну да!

В серых буднях, как в жаровне,

я сгорал душой дотла, —

смерть за мной, как чичероне,

путь указывая, шла,

смерть мешала насладиться

вечным блеском бытия,

и торчал в ее глазницах

кукиш с маслом – цель моя;

дружба, нежность, слава, злоба —

все, что было, проморгал,

смерть зато смотрела в оба,

пряча ласковый оскал.

Кто ценил обеды, шмотки,

жизнь тетешкал, волчью сыть,

тот не знал моей чесотки:

чем бы горю пособить;

не цеплялся за искусство,

шанс последний из нуля,

не рыдал, что в сердце пусто:

муза жертв не приняла;

не метался, словно шилом

в зад ему кололи, не

плясал, сторукий Шива,

дух его на крутизне;

роль шута в пиру свинячьем

не играл он, не скорбел,

что шутить и ждать подачек