Магистр Тени Нихиллим - Элизиум. Избранное

Может быть пламя всего лишь мираж —
Сценка из более красочной пьесы?
Или меня, охватил вдруг кураж,
Мучая, словно коварные бесы.

Снова вдруг дрогнула тонкая нить,
Я забываю о мысленном вздоре…
Мне ни к чему это все, чтобы жить
И продолжаю играть свои роли.

Занавес пал – обретаю покой,
Кукла забылась в достатке на полке.
Даже Магистр, утомился игрой,
Спицей вязальной проткнув душу тонко.

Черные птицы греха, кружатся над моей падкой стойкостью.
Терзая своими острыми когтями, тело бренной воли.
Проникая в естество, ядом терпким с колкостью,
Провели аксиому, что не ты воин в поле.
Затянуло небеса серостью пустой безнадежности.
Всхлипывает клекотом хищным, громогласного искушения.
Ставя над совестью, вновь, исполинские сложности.
На кривой тропе растеряв торбу терпения.
Птицы бросали на меня свои взгляды жадно,
Провоцируя свои гастроли примы, жертвы грешной.
Я сорвался в нелепом фальстарте, меня раздирали нещадно
Падал я с высот, в царство тьмы кромешной.
Распростерла объятья широкие, матерь Праздности,
Смакуя души кусок, переполненный гордынею.
Бесновались стервятники, считая игры со мной, уж данностью.
Проведя за спиной не возврата – жирную линию.

Я вновь тону, средь вражеских широт.
Озябших рук немеющие пальцы
Смотрели в небо, лицами сирот,
Сквозь толщу вод причинности скитальца.

Казалось мне – свобода так близка
И грудь саднила в предвкушении вздоха.
Незримая для всех, извечная тоска,
Съедала душу, празднуя жестоко.

Последний миг настал, вода нашла проток,
Собой заполнив емкие пустоты.
Покрыла безмятежностью, и значит я не смог,
Вновь выиграть у судьбы нешуточные лоты.

Узревший азимут – покину горизонт,
Стирая навсегда грань скованности плоти.
Оставив позади горящей скорби фронт,
Не ведая когда, меня вы отпоете.

Я обречен… и свет небесных звезд,
Такой пронзительный, колючий и холодный,
В безвременье, опять, открыл хрустальный мост
Мне возвестив, что ныне, я – свободный.

Раз-два, в пустой комнате гулко разнесся крик,
Сильно и звонко раздаваясь по барабанным перепонкам… затих.
В свое естество положив основу интровертной концепции, меняет лик
Деструктивным расстройством, глубоко в душе ведя суровый блицкриг.
Деменциальный синдром, словно скованный булатной цепью демон, еще спит.
И лишь из стеклянных оконных глазниц зреет вид,
Что сметет метаморфозы матрицы и как динамит,
Разрушит прочные границы бетонных плит.
Забыт… гимн триумфальной свободы, в очередной раз – забыт.
Диссонансные колебания в груди, щекочут нервы, разрывая мой индивид
В клочья, как следствие того, что мой допельгангер раскрыт.
Я сыт, по горло ложью, вперемешку с холодным настом обид.
Задыхаясь от негатива лиц мегаполиса, что порядком прогнил и смердит.
Сублимируя денежный поток и распущенность в алчность и похоть, что царит
Вопреки здравому смыслу… и до сих пор никому не претит.

Превозмогая усталь, изменчивость размеренных деяний,
Спокойствие иль яростный порыв,
Что будоражит степень изысканий,
А может плачь, апатии навзрыд,
Вновь гнезда вьет венком минувшей славы,
С небес упав, на гладь бетонных плит.
Сладки, как мед, иль с горечью отравы?
Сакрально тайные, иль вновь, как перст открыт?
Легки ли и свежи, что ветер вольный,
Аль тяжелы, немыслимо, всей ношею грехов?
Не скованы судьбой краеугольной,
Или же скованы темницей без оков?
Безумный Мир игры противоречий,
Иль Идеальный Мир закономерности и схем,
Определил, ход мыслей человечий,
Неисчислимым множеством из тем.

Сплетая локоны в причудливый узор,
Градаций облаков чарующего неба,
Светила диск смущенно прячет взор,
Словно Адам, впервые встретив Еву.
Шумят ветра дыханием своим,
Играют не спеша с небесной каравеллой
И гонят ее вдаль к местам совсем иным,
Что мореход описанный новеллой.
Уходит день, как дивный мотылек.
Каемка крыл оплавлена, последними лучами.
Стекло часов, его, утратило песок,
Сменяя дни хлопот, блаженными ночами.
А ночь тиха и так дремотен час
И темные шелка ложатся ей на плечи.
Сморил Морфей, свинцом, вдруг веки наших глаз
И сладкий сон, задул реалий свечи.

Не просто вожаку снискать покорства стай,
Когда с оскалом рыщут претенденты.
В предсмертном хрипе пропадает лай,
Того, слабей чьи были аргументы.
Вожак стоит и гордо поднят взор,
Хоть после битв подкашивает лапы.
Дать слабину – для лидера позор,
Он не обмолвиться про все свои утраты.
Ведь человек – есть самый лютый зверь,
Когда снедаем властью и богатством.
И он безжалостней любого, уж поверь,
Коль на кону стоят престол и царства.
Но он хитер, коварен и силен,
За ним примкнут и те, кто грезит о добыче,
Вожак на ветер не бросает слов,
Клыки, вонзая в горло славной дичи.
Когда-нибудь, но только не сейчас,
Достигнув возраста и точки не возврата,
Потупив взор, столкнется с силой глаз
Таких же яростных, что и его когда-то.
И осознав в душе, что пробил этот час,
Он будет горд, почить в последнем бое.
Ох, нелегко он жизнь свою отдаст
И стая разразиться диким воем…
Ну а пока – нахрапист и суров,
Его войска опять штурмуют стены
И не поможет замку его ров,
В их жизни вскоре грянут перемены.
И звон мечей, что клацанье зубов,
Нещадно рвут, впиваясь глубже в тело.
Но этой ночью ждет их теплый кров
И будут сыты снова, раз сумели.
Таков закон звериный у Владык,
И слабакам, тут не найдется места,
Господствуй и владей – коль ты велик,
Жестоко подавляя все протесты.

Безвольный страж гостеприимства, что никогда не одинок
Взирает молчаливо вновь, на суетность стремлений.
На судьбы тех, кто буквами меж строк,
Спешит в угоду чьих-то направлений.
Пусть бьют ветра, метели и дожди
Иль зной палящего и жаркого светила,
Меня, прошу, ты снова подожди
И я вернусь, покуда хватит силы.
Ты помнишь груз воззваний и потерь,
Весь трепет встреч и боль былых прощаний.
Пюпитром жизни, выступаешь и теперь,
Что связывает нитью судьбоносных расстояний.
Всего лишь шаг в чарующем везде,
Всего мгновение, для взвешенных решений.
Так мимолетно в спешной суете,
Хитросплетение человеческих суждений.
Их унесет водоворот перипетий,
Смотря сквозь призму множества из окон.
Вояж достигнет апогея эйфорий,
Локомотивом, что подобен беглым строкам.