Станислав Риччи - Самодурство. Тебя здесь не любят

Я ненавижу общество и мой характер пылкий,

Но труп искусства стоит на грани пропасти.

О, как приятно рифмовать квадраты,

Не нужно лишних заморочек для стиха.

Поэт – он человек, но человек проклятый,

Судьба к нему неумолима и глуха.

И вот стою на крыше памятной многоэтажки,

Стою, так глупо жалуюсь на жизнь и неудачи,

А миру наплевать – одна ошибка, без поблажки,

Как путь «наверх» окажется оплачен.

Каждый выходной как последний день Земли,

Война за странные бумаги, за маски с кислородом.

Человек давно лишь просто существует, ты внемли,

Под голубым, прекрасно-чистым небосводом.

Но это лишь обман, обман, меня ведущий в кому.

И шансов нет, лишь пустота, без места для фантазий,

А лживый свет ведёт уже по кругу по шестому,

Нас заставляя, становится жертвой эвтаназий.

Обрывки правды среди ненужных строк,

Они томятся, ждут свободы от оков,

Игра не стоит свеч, когда в гробу мой потолок,

А мир – лишь поощряет лживость языков…

Смотря на человека, понимаешь —

В нём нет и признака борьбы.

Глаза пусты, но ты то, точно знаешь,

Как избежать подвоха от судьбы?

Вся жизнь – как ветхая больница,

И мы здесь на условном сроке.

Такое людям явно не приснится,

Ведь «правду» нам глаголят лжепророки.

Средь мрачных склепов и могил,

Не видно лжи, обмана, старой боли.

Безлюдье мне вплеснуло дозу сил,

Чтобы избежать пытающей неволи.

Непросто, скорее даже трудно,

Держаться на плаву, почти что утонув.

Сегодня день последний, судный,

А моё творчество – обычный анаколуф.

Под мои стихи восстали трупы,

И попросили, скромно, помолчать.

А я кричу в ответ им, через рупор,

Что мертвецам не стоило вставать.

Есенин крутится в гробу,

Его тошнит от строчек выше,

А Маяковский ищет кобуру,

Он так и остался не услышан.

Так, я к чему свой монолог веду —

Что мертвецы бывают чувственней живых,

Возможно, разум мой сейчас в бреду,

Но тело понимает – что это просто стих.

Сложно думать о простом —

Не значит, что приходит осознанье,

И если руки блещут мастерством,

То после – ты лишишься осязанья.

Круговорот беды в природе,

Тут ничего не стоит добавлять.

Мы все преступники, в каком-то роде,

Хоть и стараемся на доказательства плевать.

Мне говорят, что стоит перейти к природе,

О ней писать, как можно больше говорить.

Но мир внутри лишь в философии свободен,

И заставляет дальше горечь мира пить.

Я здесь творю и излагаю мысли,

Природу можно видеть за окном,

На красоте все строчки вдруг зависли,

А в жизни человек – всё вверх дном.

Пепел разлетается по миру,

Песчаные часы закончили отсчёт,

Порвались струны старой лиры,

Их правда никого не привлечёт.

Стая диких птиц клюёт меня за кожу,

Вскрывая гниль и яд, текущий по щекам.

Вся жизнь на глупый миф похожа,

А слёзы капают по окровавленным шнуркам.

Я хочу как пьяный феникс умереть,

Чтобы воскреситься на могиле.

Желаю в космос, молча, улететь,

Чтоб люди обо мне забыли.

Мы все шифруем свои тайны,

Их переносим в цифры и двоичный код,

И вечно ходим у окраин,

Считая, что каждый, кроме нас, урод.

Залили боль бутылками с вином,

Но на лице лишь выступает безразличие.

От вида в зеркале застрянет в горле ком,

Теперь ищи в себе от мертвеца отличие.

Я хочу как пьяный феникс умереть,

Чтобы просыпаться снова, раз за разом,

Желаю душу настоящую иметь,

А не чувствовать её лишь по рассказам.

Дневной приём врача в больнице,

Но очередь так неожиданно пуста:

Чумной доктор в кабинете, мне не снится,

«Кровопускание, получше всякого креста».

Каждый человек – актёр своего шоу Трумана,

Вокруг лишь куча бутафорий, декораций,

И шутим в жизни над собой мы необдуманно,

Как персонаж игры – бредём к концу локаций.

Проблема в том, что дар феникса утрачен,

А я уже в процессе смерти нахожусь,

И как меня спасти – никто не озадачен,

Я этим, в какой-то степени, горжусь.

Все ваши сожаления идут мне на растопку,

Все ваши умиления сведут вас скоро в гроб,

Все ваши фразы – лишь несъедобная похлёбка,

Вас истина сражает точной пулей в лоб.

Феникс больше не восстанет чёрным пеплом,

Вместо алкоголя – серый сигаретный дым,

Ненависть к миру и к себе у него давно окрепла,

Он сгорел в последний раз, чтобы снова стать чужим.

Безумный скрежет по стеклу,

Бездушный крик внутри канала,

Стреляйте птице по крылу,

Чтоб жизнь её не волновала.

Пытаюсь вырваться наружу,

Когда на шею жмёт петля —

И грустно понимаю, что не нужен,

Ни для кого, ни даже для себя.

И с этим спорить сам не стану,

Бегу по лезвию ножа,

Закрыв рукой сквозную рану,

И кровь моя сейчас свежа.

Спускаюсь вниз по лестнице подвала,

Здесь на цепях томятся демоны и звери.

Душа моя навеки в них застряла,

Закрыв к свободе вечной двери.

Да, я заперт, но не сломлен духом,

Держусь за ниточку судьбы,

Глаза сковала грусть и сухость,

Все люди – это бывшие рабы.

Рабы системы, времени и взглядов,

Не знаем, как идти своим путём.

Все мы – статисты для экранов,

Двойные жизни, как в кино ведём.

От современности болезненно тошнит,

Мой эгоизм стремится прямо к пику,

Ко мне предательства притягивал магнит,

Я не считал, что будет дико.

Но, оказалось, всё иначе повернётся,

Принцессы рухнет гроб хрустальный,

Она сама, без жениха очнётся

И скажет: «Мир вокруг тебя – он виртуальный».

А это воспринять смогу, увы, не сразу,

Замкнусь в себе, не в силах что-то говорить,

Услышу в сотый раз бессмысленную фразу,

Что из проблемы важно быстро выходить.

Да, я заперт, но не сломлен духом,

Бреду по комнатам безжизненно один,

А в доме так противно, сыро, глухо,

Среди застывших манекенов – не важен господин.

Демоны так просят о свободе, и я не удержусь;

Разрезал цепи, а им не хочется идти.

Теперь от них уже не откажусь,

Ведь демонам и их хозяевам извечно по пути.

Сакура цветёт ближе к концу мая,

А мы погибнем прямиком в июле.

Жизнь в зеркале предательски иная,

Но стекло обмана не отражает пули.

Раскаты молнии заставят содрогнуться,

Капли дождя охладят жгучий пыл,

Откройте способ ото сна очнуться,

А то я в инсомнии застыл.

Стервятники восстали за добычей,

Пьянящий запах трупов над рекой,

В лесу раздался вскрик, он птичий,

И птицы, явно оказался, не одной.

Подкинув в небо злостный эгоизм,

Помчусь с течением к обрыву.