Ярослава Фаворская - Аутодафе

извилистой тропою мессианства.

Их поступь величаво-патетична – перипетии перипатетики

на фоне варварских нагромождений урбанизма.

А неизменность безмолвствует и ждёт осуществления.

2

Пассионарии передозировки духа

вымолвили облако – крылатое имя «Любовь».

Отлетевшим душам в похмелье горьком

вдыхать самозабвенно т е рпкий дым контекстов —

навязчиво стремление потреблять его,

на мраморных ступенях иерархий

молитвенно вращая колесо —

логотип культуры —

подлинник остановленных мгновений,

каллиграфическая пропись счастья,

баланс хрупчайший.

Генеалогия ростков сознания —

уравновешенность корней и кроны.

Но так разнообразны имена, что Вечности самой не хватит,

чтобы на память все их заучить —

радетели мистерий обновления

все в мотыльках прозрачных поцелуев

инкогнито разыгрывают сны на самоткущихся коврах

изнемогая источая флёр предчувствий.

Мне утром выпала шестая карта Тар о —

LOVERS. И грёзы о тебе.

Сегодня день пройдёт под знаком сердца.

В его податливый и тёплый воск

небесный ювелир впечатал перстень с таинственными письменами

– проШТАМПовал как будто наповал.

Желания целительный допинг увлёк исследовать

сокрытые хитросплетенья в лабиринтах страсти.

Свидетель чуда – заоблачный,

простёрший руки ангел

с пурпуром крыльев, пламенем волос.

А мы, блуждая и мерцая безотчётно,

влекомы призрачно дыханием признаний.

И медитацией на тему снов твоих:

за праотцом —

как будто клён морозным октябрём,

покрывшим инеем червлёную листву,

когда бы не пустыня – тень Синая.

За прародительницей —

обвивший Древо в ожидании застыв

вселенский интриган учуял цель.

…Бессильно-анемична прельстившая тебя отрада – нежность…

Небезусловна ценность сплава сладости горечи и соли —

пронзительно неясных SOSтояний.

‎

Живущий в сумерках безумственной души,

хранящий тень, то блудом, то постом

смиряя изнуряющую плоть,

эстет, бродяга, прелюдий долгих мастер!

Афродизнак малиновой зари,

цветущий в башне из слоновой кости,

вознёсшейся на скалах над рекою,

покорно распростёртой у деревьев,

зовёт как свет звезды на дне колодца,

нежней чем трель серебряного горла

с жемчужным опереньем райской птицы,

спасительнее чем живой источник,

поющий негой в раскаленный полдень.

Медовым переполнясь онеменьем,

окутанный блаженственной истомой,

сорвал цветок, готовый умереть,

сполна преступной насладясь любовью.

Когда-нибудь давно ты спас мне жизнь,

Иначе невозможно объяснить

Благоговенье вне причин и смыслов.

Ты был такой же беспощадный воин,

Не знал века ни отдыха, ни сна,

Кромсал мечом многоголовых гидр,

А я ребёнком твоего народа

К тебе на миг прильнула под шинелью,

Чтобы потом, когда ожесточась,

Кровавых мальчиков ты наблюдал в глазах,

Мне – дарить тебе попытку состраданья.

Ангелята парили – ласковый лепет ластится:

– Милая, слепок животворящего пламени – рождать миры,

содрогаясь в блаженстве (метафора человечества) —

зачем же, странная, по выжженным садам ты бродишь,

выцветшие ловишь тени?

Слушатели голосов умолкших не примут в дар сумбур

пророчащего беды бормотанья,

стремления первопричину спрессовать и втиснуть

в доступные сознанью формы – ловушку плоских слов.

В словах летящих – благословение.

Освобождение о-снов.

…Червлёный листопад.

На кладбище промозглом – пьянящий запах тлена.

Над усыпальницей коленопреклонённо с крылом отбитым…

недопонятый, недолюбленный,

не дослужен им молебен поминальный…

А помнишь мы давным-давно играли, как будто я – твоя душа.

Ты так и говорил мне – душа моя, зачем ты далеко?

Ещё играли в страшную войну

и ползали под пулями —

набили шишек, синяков и ссадин,

но после слёз забыли что к чему, кто первый начал.

Мы прятались от злых и скучных снов

и убегали от судьбы, ловили духов,

смешные повторяя заклинанья,

рвались как шарики воздушные в покойное и голубое небо,

а старый дядька, мимо проходя, твердил – какое детство,

разве это детство?

И вот мы будто постарели —

я отраженья наши в уличных витринах не узнаю.

И ты мне шепчешь – милая, сыграем, наконец, в любовь,

и я шепчу – мы до сих пор забыли про любовь

Сотый раз объясняю – ребёнок боится огнедышащей смерти,

но мы не будем пугать желторотых младенцев,

устроим им ботанический сад, кукольный театр и Диснейленд,

над светящимися площадями

натянем проволоки виртуозных канатоходцев,

выпустим из зоопарка зверей (перевоспитав хищников,

сделав из них вегетарианцев).

Мы перекроим бюджет: вместо клыкастых ракет

купим смешным школярам говорящие мудрые книги,

научим читать только светлые мысли,

вместе будем считать воплощённые радостные мечты.

как блаженно будет тогда – дети разучатся плакать.

Созерцая меняющееся пространство,

созидая радужные крылья,

невесомо порхать с цветка на листок, на крышу, на облако,

заливаясь серебряными бубенцами.

Мы натянем холсты-паруса и подарим им краски —

пусть рисуют волшебные эти миры, пусть поют и рисуют…

Пусть кидают мячи, а не камни.

****************************

А безраздельно воцарится тьма —

кто пожалеет о чужих страданьях?

Среди непостижимых знаков сна

недостижимо сосредоточенье.

Автоматическая вязь письма

диктует пунктир на карте —

выход.

Выжжено полмира уже.

Пульсирует единственная мысль:

где порцией очередного яда

сознание прожёг недуг?

Палач осуществил опять обмен ключами

и агнец божий ещё горит на жертвенном огне,

а в бой идут цепные псы Аллаха,

не арт-перформанс – артобстрел —

так жизнь в наш век мелькает на экране, мельтешит: