Николай Евдокимов - Аутодафе

Неужели это возможно —
Тот ребенок издалека
Озабоченностью подкожною
Появился вдруг у меня.
Эти детские полутрусики,
И касания в полутьме,
Невоздержанность и распущенность,
И любовь, что плыла во мне.
Что-то тонкое, дружба и призраки
В этом доме с моим приездом.
Моя ревность, измены и признаки
Невосполненности при отъездах.
Это было всегда неизменно,
Это чувство не прерывалось,
Неприязненность и измена
Лишь налетом больным оставалась.
Это имя как звук при ударе
Джека-Жека – как посвист в пролете.
Это пятнышко в ровном загаре,
Это зов утонувших в болоте.

Как из сказок камины,
Как из юбок колени,
Выползаем на льдины
Наших встреч в понедельник.
А глазища, как рыбы,
Недоверчиво, жутко,
Вечер зимний осипло
Вырастает под юбкой.
Что-то делают ноги
В перекресте неровном,
И замерзшие боги
Оживают в капроне.

А букеты, как сигареты,
Дымно в вазе, спившись, стоят,
И пожарищем ржавым жабою
Помидорно смотрят из ваз.
Прикоснувшись к ним, отшатнувшись,
С тихим стоном в гнилых зубах
Удаляешься вглубь и тихо,
Смотришь нагло, как беглый раб.
Как в кино, экранно, капризно
Будешь мне потом долго пенять.
Сопричастная грубым софизмам,
Головою качать, укорять.
Надышавшись от сигареты,
Насмотревшись кина и цветов,
Будем ждать, будем в зиму и лето
У порогов чьих-то торчать.

Ты в желтом вся и вся в пуху.
Какая скатерть в клеточку!
Невыносимо. Пьем. В паху
Чего-то бьет и вертится.
Сегодня, может быть, за все,
За все воздастся фатумом.
И кружка звякает и льнет,
И клеточки и атомы.
Но это все – рояль, кафе —
Шокирует и радует.
В пухово-желтом аутодафе
Часы, иссякнув, падают.
И снова пусто, чистота
Зальет, захватит, слопает.
Ее здесь нет, надрез листа.
И двери, хмурясь, хлопают,
И я, как еретик изнеженный,
В остроконечной шляпе зонтиком,
С потушенной свечою бежевой
Вступаю на сожженье желтенькое.
И двор, и чернь, и королева
Прощаются со мной, позевывая.
Сползаю с раковины влево,
Захлебываясь и сплевывая.

Клавиатура – кладбище звуков,
Вытянувшись, выпившись жадно и хмуро,
Следим за потрескавшимся лицом у печки
Со сложенными руками. А печка
Не греет, а за окном ветер.
Это праздники зимние.
Сейчас будем пьяны.
Дом деревянный старинный,
Пианино, вялость, шаги, зябко.
Бодрящий голос сыплет
И пьяный ком – на снег, в мороз.
Трубы мягкие охапки дыма
Раскладывают на холодной синеве горизонта.
Теплые комочки женских движений
Выпадают из санок, касаются рук,
А из теплых дверей выплывают тени
Стульев, музыки, мягких звуков.
Через день в электричке, в сонной вате
Кто ж отважится вспомнить – а были пьяны —
Невнятные потные губы. Пропахшие платья
Завернуты, сложены в поля и карманы.

Как негоже быть лысым,
Как нерадостно – старым.
Даже здания крыши
Носят чубом кварталов.
Даже руки-морщины,
Как броню от желанья,
Даже озеро льдины,
Даже женщины платья,
Даже грешные слухи
Недомолвки, молчанья,
И ворчливо старухи
Носят в платьях желанья.

Танцовщица беременеет грустью,
И мягко ноги – продолженье трусиков —
Выплескиваются на партер, тревожный и измученный.
Вытягиваются губы
К призрачному снадобью,
Натягивают, как пуловер грубый,
Как хлесткий выстрел
В статую дробью.
И вертятся девчонки холеные,
Танцовщицу умершую охаивая.
Глаза судей намокли злобной болью
Бабьей.

Цветные линии дождя
Надел на плечи сквер осенний.
И тихо падают, скрипя,
Машины у подножья теней.
На Трубной площади огни
Глядят под юбки магазинов.
Колени их удлинены
И удивительно красивы.
Смешные девочки в плащах,
Немного пьяный, неуклюжий
Ждут под обвалами дождя
Трамвай, спускающийся в лужи.
Сырые стены площадей
В короткой юбочке асфальта
Глядятся в призрачных людей
Сердитым переплетом альта.
А руки голые дождя
Ласкают каменные ноги,
Но оголяясь нехотя,
Они насуплены и строги.
В подъезде девочки смеются,
Спадают тонкие чулки,
И у подъезда отдаются
Дождливой прихоти тоски.

Не управившись, отказавшись
На ровном месте, неустойчиво
Во славу всем павшим
Завсегдатаем покойницкой,
И даже не отвлечешься,
И даже игры проигрываются хмуро.
В рабочую тогу сухонькую
Залезаешь,
Как в постель любовницы.
И люди, подражая и запутываясь,
Хмуреют, влезая в общение,
Неожиданное, тяжелое и искусственное,
Как капроновые изделия.

Ты гримируешься устало и безвольно,
Садишься в кресло, грустное, как прошлость.
Слова и звуки падают довольно,
Как в песнях умирание мелодий.
С женой, смотрясь, как из колодца, на виденья,
Невольно грим твой надеваю белый,
Невольно запрещенность и свирепость
Я приношу, как в лепрозорий лепру.

Покойники сродни невестам в платьях.
Сегодня дождь и мокрая земля,
Цветы несите на мою могилу,
Их головы склоните на меня.
Красиво будет пусть, пусть будет мило.
Холодные и мокрые кусты
Раздвинут руки, мы вопьемся в небо
Через глаза и мокрые цветы,
Которых нет, и не было, и было.
Но не было поминок обо мне,
И ты не плакала, стихи качая днями.
Я умер тихо, замирая в сне,
А не болтаясь на оконной раме.
Цветы не принесут на мокрую траву,