Ганна Шевченко - Форточка, ветер

Сердцелистный, равнобокий, весь в пушистой седине,
что ты, тополь серебристый, распоясался в окне,
колобродишь, наклоняясь, ветер лапами долбишь –
ты во мне переломаешь всю мечтательную тишь.

У твоих корней расселась стайка лёгких воробьих,
расскажи мне, расскажи мне что-то страшное о них.
Я услышу, испугаюсь, в одеяло завернусь,
и придёт ко мне лягушка – перепончатая грусть;
одарит меня прохладой, изомнёт мою кровать,
мы с ней будем обниматься и друг друга целовать.

Я пока ещё живая, мой стишок ещё не спет –
если ты меня волнуешь, значит, скоро будет свет.
Тополь, ты такой красивый, как перчатка на столбе,
я ль тобой не любовалась, не молилась о тебе?

Всё. Меня не существует. Я распалась изнутри.
Сотвори меня из пуха, белый тополь, сотвори.

В банке сказали: возьмите монету,
сильно не трите, водите легко,
там под полоскою серого цвета
вы обнаружите новый пин-код.
Вышла из банка. На детских качелях
мальчик качался, скрипели болты,
рядом в «Харчевне» чиновники ели,
тёрли салфетками жирные рты.
Птицы летели, собаки бежали,
дворники мётлами землю скребли.
Вписаны эти мгновенья в скрижали
или же в ливневый сток утекли?
Город как город. Сроднился с планетой.
Город-инфекция. Город-налёт.
Если стереть его крупной монетой,
взгляду откроется новый пин-код.

Как-то огонь разжёг
опытный стекловар,
дунул в стеклянный шёлк –
и получился шар.

Катимся, колобки,
прыгаем на ходу,
это не по-людски,
дедушка-стеклодув.

Брызжет слюной лиса,
волк разевает пасть,
в этих глухих лесах
как бы нам не пропасть.

Мы от тебя ушли –
песни хотели петь,
но на полях Земли
нас ожидает смерть.

Сети паучьей нить,
вязкая грязь болот –
как же нам сохранить
хрупкую нашу плоть.

Видишь ли, знаешь ли
ты, наполняя нас,
как по ночам болит
твой углекислый газ?

Холодный день, окраина Подольска,
в окне стоит природа, как живая,
морозно, но ещё не скользко,
я этот день хорошим называю.

Я этот день предвидела когда-то,
я говорила: ветки опустеют,
мне кажется, я называла дату,
мне кажется, что я гордилась ею,

вот этой датой, названною кожей,
предчувствованной снами и кровями,
что я однажды закричу: о боже,
всё небо заштриховано ветвями!

И стану звать с какой-то дикой жаждой
под слоем неба спрятанное солнце.
Как жаль, что день закончится однажды,
как жаль, что ночь когда-нибудь начнётся.

Всё будет хорошо,
пока мы ещё живы,
пока горит блесна
от тяжести наживы,
пока течёт река,
пока не рвутся сети,
пока несёт рыбак
Вселенную в пакете,
пока горчит икра
крупицами сомнений,
пока готовит мать
уху по воскресеньям,
пока не тает свет
за шторою кухонной,
пока не умер Бог
за маленькой иконой.

В других мирах, в галактике, в глуши
выходишь из подъезда – ни души,
туманный воздух чёрен и стеклянен,
весь этот космос странный городской