Иван Ермолаев - Homo Homini

And you`re listening quite queer noises,
И в твоих веках тонет иней,
А снежок укутал ноздри.
Ты не хочешь петь, да и не
Вспомнишь вдруг ни одного из
Моих слов, уснувших возле
Ручья в твоей долине…

А ты уводишь меня
Всё дальше вверх, дальше вглубь,
В Петербург чёрно-белый,
В Ленинградскую мглу, в
Мозольную влагу на пальцах менял,
К Жаклин и Пикассо, к Шагалу и Белле,
В допитый битлами клуб…

Там горят поезда,
Срываясь с уставших петель,
Словно капля дождя сквозь трубу – из туч в печь,
А проводница исправно уносит постель.
Семирамиды попрятались по садам.
…И нам двоим Александр Сергеич
Наизусть читает «Метель»…

Не хочу я жить в навозе,
Ему смертью угрожая –
Лучше поселюсь в колхозе
«Сорок лет без урожая».

На рассвете буду петь я
Цоя с Гребнем без оваций,
Да с соседом дядей Петей
Возлияньям предаваться.

На закате солнца буду –
И молитвен, и неистов –
Созерцать с воззваньем к Будде
Битвы храбрых толкинистов.

О, суфийская мудрость,
Привечают весну
Семипалый Шагал,
Восьмирукий Вишну,

В Индии – Брахма,
Троеглав его зёв,
В Африке – Хэм
И Гумилёв.

Слишком долго вдыхала
Ты тяжёлый туман, –
О, гуру Нанак,
Хазрат Инайят Хан.

Подвенечная Истра,
Изначальная искра;
О, «Москва – Петушки»,
«Путешествие в Икстлан».

О, суфийская мудрость,
Неродящее всё,
Семипалый Шагал,
Троестрокий Басё.

Кончилось время, которое разрешало
Кресты на Голгофе, фикусы на окне:
Теперь, – как сказал Маяковскому Предземшара, –
Среди символистов мы будем с тобой акмэ.

В наших кущах полно и мелодий, и слов, и стансов –
Но реанимация суть пора выбирать одно:
Дао дэ цзин – из книг, тебя – из богов, из танцев –
Вальс, из подвластного водной стихии – дно.

Фильм «Хрусталёв, машину!» уже не казался адом,
Едва я пророс в твою землю, как кедр в Бейрут:
Действительно – всюду жизнь, если каждый атом
Картины Филонова – словно обэриут.

Как кровь Будетлянина – рифмы и алгоритмы,
Я чувствую – к горлу подкатывает ЧП:
Но даже ежели рукопись обгорит, мы
Сделаем всё, чтобы снять этот фильм в ч/б.

Проберётся по рее
Соловеющий бриз к
Бухте Гипербореи
В ореоле из брызг.

Юго-западный округ
По весне залинял:
Подмешаем-ка охру к
Неземным зеленям,

Где пейзаж идеален
И лесная братва –
Думал, там Вуди Аллен –
Оказалось, «Брат-2».

Как по райскому саду
Надувные слоны,
Облака да блокада
Тучей жёлтой луны,

Да сплошной Генералич –
Ох, боюсь, что влюблюсь, –
Да Руссо гениальность,
Да таможенный блюз.

Тридцать лет и три года лежать на печи, а потом – на крест
По останкам титанов, по трупам богов, миновав Олимп.
Ты не то, чтобы умер, а после – не то, чтоб совсем воскрес:
Смерть пришла, но не высосать ей из тебя всех словес и лимф.

Просыпайся, взгляни, как медами слезится по нам Алтай!
Чтоб пропеллеры вторили птицам, наставим для них манков;
Двинем в Арль и с порывом мистраля ворвёмся с тобой в алтарь -
Нас обоих мазками положит на зыбь парусов Ван Гог.

Или, может, ты хочешь в дождливые тропики, как Гоген?
Или – Брейгель, привет! – надышаться озоном немецких Альп?..
Прокажённая тень, чуть дыша отделившаяся от стен -
Ты такой, как ты есть, и как нарисовал тебя Грюневальд.

Не отверзнется, да и не нужно, твой дряхлый консервный гроб;
И, пока над окрестностью Ершалаима плешивый смог,
Магдалина и просто Мария услышат у входа в грот,
Как ишачит Борей, чтоб предсмертный твой вздох никогда не смолк.

Над зеленями оврагов и желтью балок
Брызги огней распускаются из антенны;
Луны – как апофеозы печёных яблок,
Солнца – сухие садовые хризантемы.

С чёрных дерев упадает листва на супесь;
Молния свесилась с тучи стальным канатом;
С ссохшейся ветки ворона кричит, насупясь,
Императив, приодевшись виватным Кантом.

Шмотки нашла на раздавшейся вширь помойке,
Где до неё копошился какой-то люмпен,
И улетела присутствовать на помолвке
Огня и мрака. Убийственно как мы любим!

Ушлое небо любило всегда настырных,
Пишущих заповеди на гнилых обоях,
Как пробивающийся сквозь асфальт пустырник
Или таранящий грозные тучи «боинг».

Брось эти глупости, не говори о грозном,
Скоро всё кончится – Путин, хохлы, Эбола.
И вообще: как-то жил в Сталинграде Гроссман,
Как-то бежал ведь Печерский из Собибора?

В небе истории, гордом и одиноком,
Пьяное облако горло прочистит в гранже –
Грянет гроза, на фаюмских портретах окон
Высветив хмурые лики Христа и Грамши.

Где связь времён над миром порвалась,
А Иордан оканчивался пляжем,
Теперь – о том на память – венский вальс
На все четыре четверти мы пляшем.

Расчёсывай мне волосы, сияй,
Пока Нептун Улиссов чёлн качает.
Да минет тебя здравица сия
И жизни скоротечность не печалит.

Мой смех угрюм, а пафос – нарочит.
В кино я щедр, а в жизни – лютый скаред.
Дурак болтает. Знающий молчит.
Висящий на кресте не зубоскалит.

Он смотрит с грустной нежностью поверх
Души, что мы, асуры, не разденем,
На тех, кого он некогда поверг
В кромешный рай одним своим рожденьем.

Хуже петли вкруг выи
Мне пустующий крест;
Я сегодня впервые
Агностичен и трезв –

Вышел к людям, вещал
Про буддистов,
Дабы крикнуть вещам:
«Пробудитесь!»

На Тверской ямщика взял и на
Книжный торг повёл рысь –
Там, по приказу хозяина,
Конь опричников
грыз –

Разрываючи вожжи,
Сипя –
Второй том самого же
Себя.

Как, наверно, он мог бы,
Выходя из окна –
Из себя, – как из моды,
Отвезти нас к нам.

И как будут герои той долгой зимы
Удивлены;
Будем ли мы друзьями, житель Земли? –
Будем ли мы?..

А ты выдернута из киота,
Ты в объятиях, как в тисках –
Словно ищешь в потёмках кого-то
И не можешь никак отыскать.