Ирина Лунева - Радуга на цыпочках

Дай защиту мне, мама,

От ошибок и бед.

Я бываю упряма

И несносна порой.

Ты прости, слышишь, мама,

За характер крутой.

А в моей жизни драма:

Пустота у дверей.

Без тебя плохо, мама.

Приезжай поскорей.

Я – твой ребёнок,

Твоя любовь.

Жизни корона.

Сердечный зов.

Годы мелькают. В заботах дня,

– Мама, – скажу, приобняв тебя, —

Ты – мой ребёнок,

Моя любовь.

Жизни корона.

Сердечный зов.

Через себя переступая,

Что ожидаю?

Ада?

Рая?

Не грешная и не святая,

Пред жизнью голою – нагая,

На перекрёстке всех дорог,

Переживаний не скрывая,

Стою, большую выбирая:

Кривая будет иль прямая?

Пройдя пургу, цветенья мая,

Вновь на какой ступить порог?

И только отчий ждёт порог.

– Какой мужчина ладный, присмотрись.

Так гладко выбрит, чистый воротник.

Тебя возьмёт женою, скрасит жизнь.

Заботлив, не распущен на язык.

И молод, и в карьере преуспел.

Подстрижен. А костюм от Ив Лоран!

В компаниях свой, в рассуждениях смел.

Играет в гольф. Объездил много стран.

Всегда опрятен, просто идеал!

Целует ручки, вторит соловью.

Не пьёт, не курит, вежлив, не нахал,

И с девушкой до свадьбы ни лю-лю!

Тебя ж прельщают только мужланы

Разнузданные. Что за дикий вкус?!

А лохмы? Тьфу! Кому они нужны?

Вот настоящий муж! Мотай на ус!

Но д евица характером дерзка —

Скривилась, покачала головой,

Сказала, руки уперев в бока:

– Он загрязнён своею чистотой.

Не выполнила клятву. Виновата.

Прости, Господь, за вольности, прости.

За этот грех минует пусть расплата.

Благослови на добрые пути.

Я быть всегда с родными обещала

И дома оставалась много лет.

Но клетки золотой мне стало мало,

Позвал в дорогу страждущий поэт.

Так вышло: уезжать опять придётся

В реалии судьбы и в миражи.

Стараюсь разглядеть Тебя сквозь солнце,

Шепчу губами: «Лишь не накажи».

Нам каждый миг нужна Твоя защита,

К счастливому ведущая звезда.

Росой природа и зарёй умыта.

А я клянусь не клясться никогда!

Матриархат не бзик.

И мы не виноваты,

Что нынешний мужик

Из гумуса и ваты.

Причёсан и побрит,

Завёрнутый в простынку,

Он на диване спит

С компьютером в обнимку.

Он чей-то зайчик, сын,

Залюбленный мамашей.

Он у неё один,

Вскормлён борщом и кашей.

Талантище, силач,

От армии спасённый.

Сидит, жуёт калач,

Бездельем увлечённый.

Достойный кандидат,

Способный к размноженью

И вот – уже женат.

Он для жены – везенье.

Она вокруг – юлой,

Взвалила все заботы.

Ведь муж её – герой!

Чуждается работы.

В штаны, за руль, вперёд!

С мужчинами на равных!

Зайчишка-сын растёт —

Месть за мужчин. Он славный:

Оболтус и растяпа

Такой же, как и папа.

Матриархат – наш бзик.

Мы очень виноваты,

Что нынешний мужик

Из гумуса и ваты.

Обрушилась стихия

Нежданно, в одночасье,

За то, что мы, шальные,

Своё губили счастье.

Хлестали ливня струи

Из чёрной злобной дали.

Выл ураган: «Ату их!»

От страха прочь бежали.

Бил град лицо и плечи.

Шли тучи, как солдаты.

Прикрыться было нечем.

Мы сами виноваты.

Открылись двери свода,

Двоились молний жала,

И гневная природа

Весь мир в кулак зажала.

А кухня полевая,

В которой так ругались,

Осколки в нас швыряя,

Взлетела взрывом стали.

Но старенькая баня —

Приют в безумстве ночи.

И мы, в кровь ноги раня,

Пустились что есть мочи.

Случайно оглянулись.

Как будто выпив браги,

Метало небо пули

Дождя в несчастный лагерь.

Трещали сучья, ветки.

Дон тоже был расстрелян.

Глотала грязь таблетки

От бешеного хмеля.

У печки раскалённой

И чувства разомлели.

Хлестал нас пар зелёной

Мохнатой веткой ели.

Ушла размолвка ранью

В туман, что с Доном пухнет.

О ней напоминаньем —

Разрушенная кухня.

Он играл с её подолом,

Тихо пел на ушко соло,

Шею нежную ласкал.

Только был порыв недолог:

Скромен он ещё и молод.

Притаился возле скал.

А потом, набравшись силы,

Снова к ненаглядной, милой

И, немного осмелев,

С хитрым видом заводилы

Продувать ей начал жилы,

Свой навязывать напев.

Свитера не одевала,

На душе коросты мало,

Нараспашку перед ним.

Не показывала жало,

Знала, что он запевала

И бывает раздражим.

Становился он сильнее,

Гнул цветы в оранжерее,

Дрожью тело пробирал.

Мусорных нанёс наклеек,

Превратился в лиходея,

Разметал весь капитал.

И она надела шубу,

От обиды сжала губы,

Закупорила вино.

Стала злобной с ним и грубой.

Топнула: «Долой инкуба!»

Дверь закрыла и окно.

Закружился на пороге:

«Погляди-ка: недотрога!

Одинокою побудь.

Ну, зачем такой быть строгой?

Ведь девиц на свете много,

Притулюсь к какой-нибудь!»

Вечер. Леса смех. Она одна.

Робко дождик по лицу прошёл:

«Радости улыбка не видна?

Глянь, закат – пурпурный неба шёлк».

Капли стёрла. С ветки соловей:

«Сильно как глаза твои грустят!»

Скрылась в чаще. Вслед плеснул ручей:

«Ты грешна, но знай, никто не свят».

Спряталась за ивой. Та: «Скажи,

Взгляд упорно прячешь почему?»

Кинулась бежать. За ней ужи:

«Ты куда? А, главное, к кому?»

Ухнул филин: «Страхам прекословь».

«Что с глазами?» – разозлился гром.

«В них живёт убитая любовь!» —

Выкрикнула. И в траву – ничком.

Шторы закрыв плотно,

Тешит тщеславие супермен.

Он упивается плотью

Девушки, взятой ложью в плен.

Будь благодарна, дева:

Взор на тебя обратил бес подобный.

Все для него – из хлева.

Не исключенье, ты просто удобна.

Курице яд в просо,

Мнящий себя человеком клон.

Если какая-то особь

Не подошла, то пошла вон.

Жертв через загс в избытке:

Очередную на ложе Прокруста.

Что ж так поджилки хлипки?