Марина Александрова - А мы до невесомости крылаты… Девочка Грусть

Дождь улыбнулся и… кажется, мне приснился,
Слышно мне было, как он за меня молился,
Звонок и свят, превратясь в колокольный звон.

Мой ангел-хранитель, наверное, глух и нем —
Кажется, нет его рядом. Но где он, с кем?
Небо похоже на сладкий тягучий джем —
Может мой ангел – бессовестный сладкоежка?
И там где, как вата, слипаются облака,
Пьёт он коктейль из младенческих слёз, пока
Я умираю от каждого сквозняка,
И выбираю – орёл или, всё же, решка…
А может, мой ангел нарочно спустился в ад —
Взять мне отсрочку и время вернуть назад?
Если ему повезёт обнулить закат,
Ночь станет жарче, а чувства – на градус выше…
Только бы там не столкнули его с моста
Веры, любви и надежды – в огонь, куда
Нет ни дороги, ни лестницы, ни плота,
И ни один светлый ангел ещё не выжил.
Звёзды сплетаются светом в живую сеть,
Будто хотят меня, вместо него, согреть —
Я предпочту здесь замёрзнуть и умереть,
Только бы снова взлететь с ним над старой башней.

Небо кипит свежесваренным киселём…
Сидя на облаке, мы его залпом пьём:
– Слушай, а хочешь мы вместе туда пойдём?
Не оставляй меня здесь, без тебя мне страшно…

В любовь не веришь, морочишь голову,
Проводишь пальцами вдоль бедра,
А напоследок, тепло и солоно,
Кусаешь губы мои, едва.

И вечер долог, а мне всё кажется,
Что мне не хватит и сотни лет
Понять, что это моё монашество
Продлится сроком в один рассвет.

А после – к чёрту свои приличия,
Как будто завтра – на эшафот.
И я боюсь, я боюсь, панически,
Впервые встретить с тобой восход.

С меня смеются мои же демоны,
Когда я пальцев твоих хочу.
Но вновь, читая тебя поэмами,
Я прижимаюсь щекой к плечу.

И свет врезается в нас, как лезвием,
Я понимаю – окончен срок.
Рассвет пылает внутри возмездием,
И я целую тебя в висок.

Но утро – ближе, тоской завещано,
И наши шансы равны нулю.
Ты, в этом мире, не нам обещанном,
В любовь не веришь. А я – люблю.

Сгорит июнь и выйдут сроки,
Падёт с небес рассвет багряный,
И мы, зализывая раны,
Найдём друг в друге свой приют —
Мы будем там, где нас поймут,
Простив заранее пороки,
И, заплетая нежность в строки,
На нас стихи свои прольют.

С закатом чувства канут в Лету,
Оставив в душах боль утраты,
Получат письма адресаты,
А в них – последние слова.
И будет новая глава,
В которой старые портреты
Мы сохраним как раритеты,
Из сердца вынув их едва.

Сгорит июнь, и станет тихо,
Так тихо, будто звуки мира
Оставят нас одних в квартирах,
Наедине с глухим окном.
Но будем помнить мы о том,
Что, всё же, есть какой-то выход,
И наша маленькая прихоть —
Любить – забудется потом.

И станем мы светлей, чем звёзды,
Устав скорбеть о днях туманных,
Со слов молитвы покаянной
Начав писать свой чиcтый лист.
И смело – в путь, в другую жизнь,
Где каждый – друг для друга создан,
Где мы нужны, как свет и воздух,
Нужны как самый главный смысл.

нет равнодуший безжалостней твоего…
если есть ад, то он здесь – под ребром, как язва.
хрупкие женские стали моим каркасом,
только дрожат под объёмным воротником.
нет, я держусь, уверяю тебя – держусь.
ты говоришь, тараканы мои достали…
только они, в голове у меня – стихами —
не тараканы, а шайка нетрезвых муз.
только обычно, когда ты выходишь в дверь,
я начинаю назло выходить из окон.
нет равнодуший острее разбитых стёкол…
если есть ад, ты попробуй его измерь
битым стеклом, километрами всех орбит,
даже своим равнодушием, необъятным…
кутаю хрупкие женские в плед заката —
в незастекленном аду – под ребром сквозит…

Зима нас приказала взять живьём…
На дне души спрессованы обиды,
И хочется засыпать стрептоцидом
Всё то, что кровоточит февралём.
Рассвет, сорвавшись с неба на балкон,
Внушает мне, что жизнь во всём прекрасна,
И новый день, светло и громогласно,
Сквозь форточки, врывается в мой дом.
И всё спешит – родиться, умереть,
Оставив, после, горсть воспоминаний,
А я всё жду того, что будет с нами,
Чтоб со спокойной совестью стареть.
Зима нас приказала остудить
Бессмысленным отсутствием друг друга.
И нас расставив – каждого в свой угол,
Не думает куда-нибудь спешить.
Закат ручьём стекает за балкон,
И день, неслышно, в небе умирает,
А ночь во мне тоской произрастает,
Как будто прорезаясь сквозь бетон.
Зима нас приказала брать живьём,
Разняв, февральским ветром, наши руки.
И мы сдались. Сердечные недуги
В нас больно кровоточат февралём.

Под мелкие дожди, весна в Берлине,
И ситцевое небо – в лоскуты.
Весна в Москве. И сумерки густы,
Но свод небес ещё прозрачно-синий.
Как пледом, ночь, укроет наши спины,
И высушит промокшие зонты.

Апрель в пути. А мы – стихами живы,
Не веря в расстояния Земли.
Ветра на небо тучи сволокли —
Столицы наши серы и дождливы.
А там, где мы – дороги и обрывы —
Пути, мостами, к ночи развели.

Накинув серый плащ, Берлин – в тумане.
Москва – в огнях. Но что нам до столиц,
Когда так много жизненных страниц
Исписано весенними дождями?
Когда приходишь ты ко мне стихами,
Водой стекает ночь с моих ресниц.

И, кажется, весна – не только в мире,
Но даже в сердце, как адреналин.
И танцы звёзд – небесных балерин,
Я вижу из окна своей квартиры.
Весна определила ориентиры.
Они – моя Москва и твой Берлин.

А помнишь бантики и чулочки,
Стихи, пощёчины и мурашки,
Как отдавалась тебе, до строчки,
И как курила тебя, взатяжку.
А ты меня приобрёл в рассрочку,
Живую куклу, в коробке с лентой,
А небо было моей плацентой,
А утро было моей сорочкой.

А помнишь клевер в траве росистой,
А после – грустный осенний морок,
Как умирали под снегом листья
И как вороны галдели хором,
Как я промокла с тобой, до выси,
Как простудилась тобой, до клетки,
А ты меня проиграл в рулетку,
И разметал по земле, как бисер.