Людмила Козлова - Гамаюн

Стрелой над асфальтом в летучем авто

Лечу – только ветер навстречу.

Сиреневый мир в затемнённом окне

И ярко-зелёный – в прозрачном,

Потоком двоичным несутся во мне,

Сияют, смеются и плачут.

Двоичный поток – продолжение дня —

Рождающий пламень единый,

Уносит в закатное небо меня.

Сегодня – мои именины.

Зови меня, друг мой, Весёлой Стрелой,

Мелькнувшей на фоне заката.

А хочешь – сосновой летучей золой.

Я в том и другом – виновата.

Оранжевая майка на ветру

Полощется мечтой о новом лете,

О знойном слове, метком пистолете

И вечном сне, и песне в вечеру.

Но выстрелит ли меткий пистолет?

И вечный сон прольётся ль тихой песней?

Оранжевый поток грядущих лет,

Горячий ветер городских предместий.

Оранжевая майка – чья-то тень

И силуэт летящего пространства.

Гори, гори и не кончайся, день!

Твой синий взгляд —

сиянье дальних странствий.

Клубком дорога катится у ног

И приведёт к любви и поцелую.

Прими меня, оранжевый денёк,

И отведи чужую волю злую.

Я живу не спеша,

не спеша.

У меня отдыхает Душа.

Потому что лохматый паук,

Подмастерье

смертельных наук,

Вёл охоту при помощи л а ссо.

Но колючки

палаческих рук —

Инструмент

непригодного класса.

Ускользнула,

ушла за черту,

Где себя возвращу, обрету.

За стеклянной

защитою тонкой,

Снова стану весёлой и звонкой,

Наберу одуванчиков рой.

Вон их сколько сияет в сторонке.

Я вчера и сегодня,

и завтра – герой!

Сегодня пред Рождественским постом

Всё в том же общежитии пустом

Иду одна в облезлом коридоре.

И жизнь моя мне кажется листом,

С какой-то странной «Повестью о вздоре».

И штукатурка рыжая шуршит,

И я на выход выбраться готова.

Но дверь дымит ошмётками души,

И слышится шипящее жи-ши —

Змеиный посвист Царства Золотого.

Преодолеть парсеки тесных дней

Горящей вольной силою коней,

Сорваться в степь, в цветущие просторы.

Душа моя – не позабыть о ней,

Хотя она смирилась с приговором.

Нет, не будет тебе тоски —

Зимородок с утра кричал.

В зное падают мотыльки

В реку падают – под причал.

Золотою пыльцой средь вод

Уплывает защита крыл.

Тонет бабочка и умрёт.

Омут вечный глаза открыл.

Не сдавайся, же, мотылёк —

От последней волны взлетай.

Мир безбрежен, дьявол жесток,

Не сдавайся же,

мотылёк!

Будешь ты ещё молода.

Завтра кончится сонный дождь.

Вся до капли уйдёт вода.

Ты не видишь Его , но ждёшь.

И не веришь в Его уход.

И хранишь на крылечке след.

Будешь жить до трёхсот лет,

Чтобы просто сказать: «Тот!»

Будешь тысячу лет ждать,

Будешь верить в Его Свет.

Даже если придёт тать,

Ты не скажешь Ему – нет.

Поцелуешь его след!

Улетела Птичка, улетела —

Ни следа-следочка за пределом.

Съеденною быть – ещё полдела.

Надо память вычернить о ней.

Слишком много песен прозвенело,

Значит, краску сделаем

черней.

Травы в пыльце и над ними колдует июнь.

Облако-Феникс – высокий, но точный магнит.

Жёлтая лавочка, дедушка, белый как лунь.

Солнце закатное цвета девичьих ланит.

Вызреет небо, и травы достанут его,

И прорастут в облака, чтобы Ангелам было тепло.

Муку претерпит двойное моё естество.

Дух мой летает, прозрачен и чист, как стекло.

Я полюбила страдающий мир в этот час —

Безоглядно и нежно его полюбила как боль.

Ждите, надейтесь, родные, хранящие нас —

Через земные пласты восходящая соль.

Вы все мои, не отрекусь от вас,

От ваших взглядов не упрячу глаз —

По Духу и по крови мы едины.

Мы все идём, не выбирая троп,

Печалью поцелованные в лоб.

Спасенье наше – Вера и крестины.

Бояться ли дотронуться Пути?

Мне Божье повеление – идти,

В движенье мы,

как в радости, невинны.

Вы все мои, вас любит этот лес,

В рассветном дыме огненных небес.

И я люблю, как любит мать – дотла!

Живые души, хрупкие тела,

Желание любви и всепрощенья —

Я вас зову, как в путь зовёт

стрела.

Встречай меня, мой друг, в полях на полдороге —

Мне заблудиться здесь теперь уже легко.

За грань моей судьбы, за горные отроги

Уносит дух полей пространства молоко.

Здесь всё течёт сквозь день потоком невозвратным,

И страшно быть душе одной среди земли.

Ей хочется любви и встречи с милым братом,

ей хочется увидеть хотя бы след в пыли.

Рука в руке, вдвоём, разыщем мы просёлок,

Вокруг такие тр а вы – нескошенный салют.

Встречай меня, мой брат, любимый брат весёлый,

Вон там, за тем пригорком, родители нас ждут.

Рука в руке, вдвоём,

разыщем мы просёлок

Я снова программирую себя

на жизнь и силу в Духе и свободе.

Но плоть, животной н е сытью любя,

Заботами мещанскими изводит.

Стучат часы, разбрызгивая звон,

И полутьма высвечивает вещи.

И кажется, вся жизнь – бредовый сон,

Бессмысленный, короткий и зловещий.

Но за окном на лавочке ночной

Сидят, обнявшись в детском поцелуе.

Нахлынет жалость древнею волной,

Как рыбу, бросит в благодать былую.

И закричат, бесчинствуя во мне,

Какие-то уродливые звери.

Но я плыву в подлунной глубине.

Просила я, и мне дано – по вере.

Я на этой планете давно обитаю одна.

Жизнь звенит иногда, умещаясь в моём телефоне.

Оглянусь – пустота, как поток, не имеющий дна,

Обтекает меня, и откуда-то хладом сифонит.

Оглянусь, и опять, словно только очнулась от сна —

Я сиротство своё сознавать научилась недавно.

Плавит снег и вгоняет в размякшую землю весна.

И на кладбище сельском сегодня так тихо и славно.

С невозвратной горы, где кресты и обветренный свет,

Посмотрю на село и родительский дом издалёка.

Только здесь сохранилась кристальная нежность тех лет,

Что летят с фотографий несущимся в детство потоком.

Снова в сердце заглянет шальная бродяжка-весна.

На секунду забудусь на этом обманчивом фоне.

Я на этой планете давно обитаю одна.

Жизнь цыплёнком пищит,

умещаясь в моём телефоне.

В. Шукшину

Мой домик деревянный зарос полынь-травой,

Но в огороде сонном не встретишь ни травинки.

Здесь мать давно привыкла читать печальник свой

И каждый день справлять по сорнякам поминки.

Мой домик деревянный во облацех летит,