Лана Планова - flashmob. Стихи

Моя аура – моток колючей проволоки.
Хочешь – не хочешь, ее волоки,
искореженную, какую не вывезут грузовики…
Нарисую ее в 3D…
Поправляя бретель и годэ,
под «Love is Found» Шаде:
«Как там насчет конца света?»
Он, хлебнув каркаде:
«Нострадамус? Неубедительно это…
Теория Майя небезупречна…»
«Как так – небезупречна?..»
Он (весьма бессердечно):
«Даже если по Майя развязка сюжета,
то тебе не свезет опять,
и ты будешь жить вечно».
«Твою мать!»

Теребя короткое платюшко:
«Окрестите меня, батюшка!
Покажите, отче, дорогу,
по которой приходят к Богу.
Верила в любовь с самых ранних лет,
а любви давно в этом мире нет.
После, в дружбе вкрай разуверясь,
я искала смысл там, где ересь.
И в талант свой было поверила,
да вот сил души не измерила.
А талант у слабых нежилец, увы.
И надеждой мне только Бог да Вы.
Окрестите меня, батюшка.
Жизнь в безверии, как сожженный стих.
Окрестите меня, батюшка.
Бог – последняя из всех вер моих».

Ты мне читал стихи Бодлера,
и опиум, воспетый им,
меня бы так не опьянил,
как голос твой, твоя манера,
пуская сигаретный дым,
читать порочного Бодлера.
Был каждый слог – сомнений эра,
и отречение, и вера,
и вожделений караваны,
и мускус, и табак Гаваны…
Абсент глушили до химер.
Во всем был виноват Бодлер.

Приснился новый Новый Год,
снежинки, елки и хлопушки,
цилиндр заснеженный у Пушкина
и в вечном марте невский кот.
Спас, петербургская метель,
за что-то вечное дуэль.
соединенные мосты,
ты исполнением мечты.
Чтоб новогодний сбылся сон,
сажусь в подвыпивший вагон.
Привет! Билет – счастливый фант.
Мчусь в город с именем на «Санкт».

Я просила Его: «Ниспошли мне славу.
Да во веки вечны, да на всю державу».
Дуновеньем ветра обернулся Сам:
«Слава – это искус, кара, тлен, Бедлам…
Я люблю тебя, потому не дам».
Я просила Его: «Ниспошли мне деньги.
Да чтоб бриллианты, а не эти феньки.»
И ответ Его – в унисон волнам:
«Деньги – это бренность, душ растленье, хлам…
Я люблю тебя, потому не дам».
Я просила Его: «Дай мне легкой жизни»
(Тут-то я дала волю укоризне).
И словам Любимого вторил птичий гам:
«Легкость предначертана глупым мотылькам…
Я люблю тебя, потому не дам.
Не проси легкой жизни, проси легкой смерти,» —
написал Всевышний не письмом в конверте,
а узором дюн Слово с небеси:
«Проси.
Проси испытаний, чтоб дух закалить,
душевных терзаний, чтоб чувственней быть,
сомнения мук, веру чтоб укрепить,
побольше разлук, чтоб сильнее любить.
трудов, чтобы быть мудрей,
врагов, чтобы стать сильней…»
И постскриптум был, как автограф, там:
«Я люблю тебя и все это дам».

В ладони твои прилетаю греться.
Я – птица.
И это мне снится:
мне чудо в тебя смотреться —
ты лунный,
ты умный,
глаза цвета ивы,
красивый…
Окутав словами,
коснувшись губами…
бог мой.
Едва согреваясь,
мчусь прочь, не прощаясь,
оставшись душой.

А я над пропастью лежала,
собою пропасть закрывала.
И, наступая мне на спину,
ты смог пройти к крутым вершинам.
И роль моя была проста —
была я в качестве моста.
Как только перейти ты смог,
ты этот самый мост поджег.
Все, уцелевшее в огне,
с тех пор в той пропасти на дне.

Предавший раз предаст вторично.
Я это знаю на отлично.
Заставив сердце замолчать,
я обучаюсь не прощать.
Молитвы, с Библии слетая,
мне шепчут, не переставая,
о христианском всепрощенье
и душу бередят сомненьем.
Из отречений и обид
в душе-пещере сталактит.
Клыком сомнений сталагмит
из капель вер себя растит.
Ну и куда же я, куда
с душой, забитой глыбой льда?

У этой собаки глаза человечьи.
Она поглядит – будто ранит картечью.
Она даже взглядом наносит увечья.
Осатаневшая, злая,
но мне-то она не чужая.
И, вроде, когда душу ей раскрываешь,
собачье участье в ответ ощущаешь.
И, вроде, собака друг человеку.
И, вроде, признательна мне за опеку.
К тому же, так нежно и рьяно
лизала она мои раны,
оставленные доберманом…
Но доберман тоже был не чужой,
а вот ведь как зло обошелся со мной.
И тоже зализывал дыры,
оставленные стаффордширом..
Я брошена снова… Я снова в миноре…
Вчера я увидела тэг на заборе,
будучи сдуру в подпитии, —
кривое, как я, граффити – и:
«Любимый, какая же ты собака!!!!»
А рядом три буквы и: «Mother Fucker».

Долго жила во мне девочка,
наивная, вся из ласки,
любила людей и сказки,
и акварельные краски.
Смешная такая девочка.

Жалела друзей и прочих,
причем, не взаимно очень.
Стихам посвящала ночи,
а утром читала «Отче».

О чуде мечтала девочка.
Над нею смеялись дети.
Она, добротой ответив,
прощала им все на свете.
Смешная такая девочка.

Я тоже над ней смеялась.
И так за нее боялась!..
Ее защитить пыталась,
но тщетно. Она потерялась.