Алла Арцис - Зимородок. Стихи

Размыты лепные карнизы,
В овалах не видно ни зги.
В подъезде по лестнице снизу
Знакомые слышу шаги.

Мне в сводках погоды нет проку —
Так ясно, что грянет гроза,
Едва я взгляну ненароком
В зеленые эти глаза.

Здесь ли к полуночи ходит вагон
И от полуночи за полночь где-то,
Где закругляется пыльное лето,
Где для трамваев устроен загон?

Так утомителен час двадцать пятый
Стрелкам, терзающим диск циферблата,
Дважды с одиннадцати восходящим,
Дважды к полуночи за полночь бдящим —

Стрелкам, двойные минуты цедящим,
Стрелкам, стальные пути наводящим,
Рельсы раскатывающим без счёта
На непомерный овал поворота.

Так утомителен час двадцать пятый,
Полуистлевший, прошедший, проклятый,
Стрелкам, вонзающим темени в темя
Тенью удвоенной дойное время…

Нет, до полуночи здесь не доехать,
Бодро тряся бубенцами в разгон:
С вечера все перевешаны вехи,
Не довезёт до конечной вагон.

Множатся числа трамвайных маршрутов,
Цифрам не значащим верить невмочь.
С вечера все перекручены путы,
Рельсов ремнями стреножена ночь.

На поворотах, в толкучке, в трамвае
Бывшего времени суть маета.
Время вчерашнее не убывает,
И непомерна его пустота.

Я жду,
Пока ты устанешь меня забывать.

Я жду, пока
Дни станут короче, а ночи длинней
Тополиных лиловых теней.
Пока
Ещё алеет закат,
И лишь за вёрстами вёрст
Рдяный восток развёрст —
Иначе ночь коротка.

Я жду. Но сперва
Зеленеет трава,
Потом желтеет в свой срок,
Потом у самых у ног
Снега покров лёг,
Потом
Дождь дрожащим перстом
Тронет тени у глаз —
Так тысячи раз.

Я жду. Смех, плач.
Дети играют в мяч,
И оранжевый мяч надувной
Похож на луну.
Вот и теперь – как давно:
Дневной иссякал жар,
С неба стекал шар
И струил желтизну.
Луна – апельсин, жар,
Потом костяной шар,
Потом голубой свет,
Потом её нет.
Так тысячи лет.

Я жду, пока
Станут рекой облака,
Морем станет река,
Море – вихрем песка…
Вековечных веков века
Я жду.

Нет,
Я никуда не уйду —
Я жду.

Саван серый – садовая сень.
Натянулась сумерек сеть.
Меж стволов ускользает день —
Я вдогонку хочу лететь.

Я корням – я всей силой вспять
Кровным токам родной земли:
Отпустите меня летать,
Только ночь скоротать вдали.

Ночь одну, как хочу, царить
Напророчил мне соловей.
Отпустите, дайте парить
На ветру от моих ветвей.

Не держите, не утерплю,
В каждой почке взойду пером —
Небо зеленью окроплю,
Прорываясь за окоем.

Кольцевея, околевать,
Счёт вести закоснелым дням?
Я хочу полёт перенять —
По корням меня, по корням!

…Ах, как падаю высоко.
Крона мёртвая тяжела…
Отпустила земля легко,
Отпустила и приняла.

Долой земное притяженье!
Перетирает время ось,
Освобождая от круженья
И от кручения колёс,

И от накручиванья кружев
Спряжений линий и мостов,
Но все же – кружит,
кружит,
кружит
Неудержимо, на восток.

Но – принимает и сметает,
Смещает роторы турбин,
Лучи прожектора мотает
На остов огненных бобин.

В необходимости изверясь,
Извечно днем сменяет ночь —
Так осетры идут на нерест,
Теченье силясь превозмочь —

Вгоняет в звездную основу
Луны сверкающий челнок
И ночь на день меняет снова,
Но не уводит из-под ног,

Уберегая от паденья
В батут орбит. И не дает
Закон земного тяготенья
Паденье превратить в полет.

Небо вытекло белком из яйца,
Солнце выплыло бельмом в створке век.
Держит улица ладонь у лица,
И не видит, что слепой человек.

Укрывает за углом поворот
И молчит, что каждый дом лабиринт,
И дорога одуряюще врет,
Что целебный на глаза она бинт.

Чтоб не видеть плотно сомкнутых губ
И свинцовых мин высоких дверей,
Уведет, где ветер влажен и груб —
На не попранную гладь пустырей.

Замер строй дворов в военном каре,
Щерит черные ворота забор.
Каждым выступом нацелен торец:
Я на улице своей словно вор.

Я не верю и шагну на крыльцо
Или к низкому окну припаду.
Но у этих стен чужое лицо —
Пропаду один, один пропаду!

Хотите, буду Вашим саквояжем
с бесчисленным количеством карманов,
наполненных дорожной суетой?
Или не то:
картиною, коллажем
из бледных губ и выпитых стаканов,
и фраз из непрочитанных романов,
изысканно звучащей пустотой
и Вашей речи трепетной мембраной,
послушной тенью, слепком, чем – не суть…

Хотите?
А меня уже несут
в толкучке площадей непроворотных,
в авоськах, сумках, свёртках из газет,
в чужих глазах, в чужих ладонях потных
передают с монеткой на билет.

Спешите пассажиров и прохожих
ошеломить, толпу плечом раздать.
Шепните – я успею угадать,
как одолеть усталость и похожесть,
подайте знак – не стану досаждать…

Я не умею притворяться вещью.
О, это трудно – обладать не-вещью:
Ведь Бог весть с чем
Бог весть как совладать.

Динь-динь-динь… Звон иссяк,
Как иссякли цвета и цветы
Под напором густой пустоты —
Надвигается мрак.
Осторожный тишайший стук
В чуть приоткрытую дверь.
Да здравствует верный испуг:
Что будет теперь —
Тук-
тук-
тук…
Да здравствует страх,
Оплетающий враз, оплывающий зыбко
Полуотклеевшейся улыбкой
На побелевших устах.
Невротический тик —
так-
тик-
так —
Фантастический такт.
Как продолжителен миг!

Хлоп-
хлоп-
хлоп…
Ветер, захлопнув дверь,
Рвётся в полотнах портьер.
По спине – озноб.
Ах!
Это никчёмный страх,
Это молния – тр-р-рах! —
В форточку ливень лепит…
Вольно! стряхивайте пепел.

Я тебя опознал:
Это ты
В омут меня манил.
Просвистел,
Просвиристел, пропел,
Промотал —
Целые дни
Ты у меня крал.
Я за это тебя наказал —
На год
Ты кукушкой настенной стал,
Куковал
Напролёт
У часов на цепи.
Из жестяных ворот
Ты выскакивал полночью
И гаркал: «Не спи,
Ку-ку!» —
И минуты клевал на скаку.
Но с помощью
Моих заботливых рук
Не остывал
Разогретый бегом минут металл.
Ты скрежетал —
Ку-ку! —
Шестерёнок накал
В жестяной груди клекотал.
Ты цепи мотал,
Ты свинцовые гири хватал,
Выдавая время на вес.
От чужих забот
Из кожи
Ополоумев, лез,
Моих минут счетовод.
И всё же,
Неимоверно упрям,
Ты меня
Сверлил крашеной жестью глазищ.
А потом и впрямь
Крылья свои опростал:
Ты птицей бездомной стал,
А я сделался нищ.