Сергей Фомичёв - Небесный пастух (сборник)

Что ж, парите в немом пространстве,
На просторах московских и венских,
Вас не выкинешь из истории: Вы – данность,
Дорогой мой Андрей Вознесенский.

Я не тот человек, что Ты знаешь.
Сколько раз открывался Тебе.
Думал, с временем распознаешь.
Но, увы. Ты в другой судьбе.

В общем, что говорить мне с Тобою,
Ты, я вижу, ушла далеко.
Перестала дружить с головою,
Хотя держишь её высоко.

В эти дни убедился твёрдо,
Лучше нет, чем мои друзья.
Страшно быть одинокой и гордой.
Не с Тобой – с ними буду я.

Сядь, скажи мне что-то на прощанье,
Дай мне руку – высмотреть изгибы,
По Твоей руке читать могли бы
Греческие завещанья.

Ты сегодня выглядишь иначе,
Смуглость кожи, нос чуть-чуть горбинкой,
Дай мне поцелуями на сдачу,
Я их прочитаю без запинки.

В Твоих венах кровь богов Олимпа
И загадочность восточной речи,
Где начала женские, там нимфы
Обвивают волосами плечи.

Силуэт Твой тонок и прозрачен
В очертаньях солнечного круга,
И мне кажется, что я захвачен
В Твои сети, и в том нет испуга.

Не смотри так жадно на дорогу.
Я уйду один без проволочек.
Мы в России так же славим Бога,
Приезжай хотя бы на денёчек.

Весна. Пахнуло сыростью и свежими струями.
Размокло всё, запенился простор.
Смотрело небо беспробудными полями
По-детски на меня в упор.

Быстрей, быстрей беги, ручей, меняя русло,
Вдоль непролазных, неразъезженных дорог,
Неси и лей своё коричневое сусло,
Закручивая в водяной поток.

Мальчишка белобрысый, разгоняя лужи,
В сырых штанах пускал кораблик свой.
И щурился среди теней и светлых кружев,
Жил детством вместе с талою водой.

Грачи сидели на ветвях, срывая глотки.
А там внизу, утюжа всё вокруг,
Шёл ледоход, и льдины, словно лодки,
Устраивали свой казачий круг.

У солнца много сил,
Чтоб жечь напропалую.
Лишь к вечеру идти
На огненный закат.
Дорожкой пламенеть, и
Воздух в поцелуях
От лёгкого вина
Насыщен и богат.

Какие песни петь о
Греческих началах?
Всё потонуло там
Столетия назад.
Теперь другая жизнь,
И всё на тех причалах
Другие племена
Рожают и галдят.

Дорога вьётся вдаль,
Вдоль бухт по серпантину,
Вдоль черепичных крыш,
Что смотрят вверх и вниз.
В долинах вьётся сон,
Плантации маслины
В серебряных руках
Зажали кипарис.

Твой самолёт ушёл,
Став точкой на экране.
Оставив в сердце грусть
И черноту волос.
Я ж всё Тебя ищу
Среди чужих компаний,
И снова, как тогда,
Дождь не жалеет слёз.

На гребнях волн вечерний тает свет
Забывчиво и нежно.
Брожу вдоль берега, сажусь на парапет
С одной надеждой.

Увидеть там вдали, в белёсой мгле,
Дельфинов спины,
Скелеты мачт на дальнем корабле,
Блеск морской тины.

Истрёпанные ветром паруса
От долгих странствий.
И еле слышные, тупые голоса
В немом пространстве.

А за спиной цепочкой старых стен —
Одна нелепость.
Свидетель давних грозных перемен —
Седая крепость.

Полуразрушенный, пустой, немытый храм,
Сквозные окна.
Икона, треснувшая пополам,
Внутри поблёкла.

В вечерних сумерках вид у неё
Бывает страшен,
Руками тянутся в небытиё
Все восемь башен.

Волна с волною спорят, как тогда,
Бросая глянец,
Когда пришёл на эти берега
Вор-итальянец.

Я ухожу, пустеет парапет,
Свежо и поздно.
А крепость смотрит дырами мне вслед —
Свидетель грозный.

Где-то бьётся море в Тель-Авиве.
Старый город Яффа на пути.
Молока и мёда в изобильи,
Вот бы только мимо не пройти.

Симон-Пётр на крыше молит Бога,
Голодом и жаждою томим,
А внизу, у самого порога,
Спорят люди, что пришли за ним.

Старый порт – ровесник Соломона —
Волнами изгрызан неспроста,
С этих мест от гнева божьего Иона
Убегал во чрево грозного кита.

Я брожу, вдыхая пыль столетий,
Узнавая прошлого черты.
Этих дней неведомый свидетель
И участник вечной суеты.

Меня терзает пустота в голове.
Писать стихи кровью. Где это было?
И странно: каких-то чернил не хватило
Где-то там, в городе на Неве.

Ты был точно загнанный зверь.
Палачи не плачут и не играют чисто.
Что ж, становится ясно теперь:
Инсценировка самоубийства.

Все поверили в дикий обман:
Мол, у пьяниц случается нечто.
Так украли у россиян
Голос, рвущийся в вечность.

В «Англетере» последняя ночь,
Всё темно и синё за окном.
Страх пред будущим, а потом
Все сомнения канули прочь.

Айседора, Галина, к чему эта страсть —
Под берёзами плакать на целый день.
К их коленям как прежде уже не припасть
И не видеть просторы родных деревень.

Снова видится сон и мамина шаль,
Словно всадники встретились в нашем саду.
Там на ветках соловушка кличет беду,
Жизнь – мгновенье и вечная даль.

Дышу Тобой – не надышусь,
Что сердцу трепетному больно.
Моя берёзовая Русь —
Деревни, реки, колокольни.

И всюду божья благодать
Разлита в сине-белом крае,
Так к горлу комом подступает
Любовь, которой не унять.

И, кто Тебя хотел пленить, —
Лежат в земле, их дом – могила.
Не в чём ином, как в правде, сила,
Пора бы это уловить.