Владимир Маяковский - Париж (1924-1925)

Он пишет.

Смотрю,

210 как краска свежа.

Monsieur,

простите вы меня,

у нас

старикам,

как под хвост вожжа,

бывало

от вашего имени.

Бывало -

сезон,

220 наш бог - Ван-Гог,

другой сезон -

Сезан.

Теперь

ушли от искусства

вбок -

не краску любят,

а сан.

Птенцы -

у них

230 молоко на губах, -

а с детства

к смирению падки.

Большущее имя взяли

АХРР,

а чешут

ответственным

пятки.

Небось

не напишут

240 мой портрет, -

не трут

понапрасну

кисти.

Ведь то же

лицо как будто, -

ан нет,

рисуют

кто поцекистей.

Сезан

250 остановился на линии,

и весь

размерсился - тронутый.

Париж,

фиолетовый,

Париж в анилине,

вставал

за окном "Ротонды".

[1925]

Другие здания

лежат,

как грязная кора,

в воспоминании

о Notre-Dame'e {*}.

{* Собор Парижской богоматери (франц.).}

Прошедшего

возвышенный корабль,

о время зацепившийся

и севший на мель.

10 Раскрыли дверь -

тоски тяжелей;

желе

из железа -

нелепее.

Прошли

сквозь монаший

служилый елей

в соборное великолепие.

Читал

20 письмена,

украшавшие храм,

про боговы блага

на небе.

Спускался в партер,

подымался к хорам,

смотрел удобства

и мебель.

Я вышел -

со мной

30 переводчица-дура,

щебечет

бантиком-ротиком:

"Ну, как вам

нравится архитектура?

Какая небесная готика!"

Я взвесил все

и обдумал, -

ну вот:

он лучше Блаженного Васьки.

40 Конечно,

под клуб не пойдет -

темноват, -

об этом не думали

классики.

Не стиль...

Я в этих делах не мастак.

Не дался

старью на съедение.

Но то хорошо,

50 что уже места

готовы тебе

для сидения.

Его

ни к чему

перестраивать заново -

приладим

с грехом пополам,

а в наших -

ни стульев нет,

60 ни орг_а_нов.

Копнёшь -

одни купола.

И лучше б оркестр,

да игра дорога -

сначала

не будет финансов, -

а то ли дело,

когда орган -

играй

70 хоть пять сеансов.

Ясно -

репертуар иной -

фокстроты,

а не сопенье.

Нельзя же

французскому Госкино

духовные песнопения.

А для рекламы -

не храм,

80 а краса -

старайся

во все тяжкие.

Электрорекламе -

лучший фасад:

меж башен

пустить перетяжки,

да буквами разными:

"Signe de Zoro" {*},

{* Знак Зоро (франц.).}

чтоб буквы бежали,

90 как мышь.

Такая реклама

так заорет,

что видно

во весь Boulmiche {*}.

{* Бульвар в Париже (франц.).}

А если

и лампочки

вставить в глаза

химерам

в углах собора,

100 Тогда -

никто не уйдет назад:

подряд -

битковые сборы!

Да, надо

быть

бережливым тут,

ядром

чего

не попортив.

110 В особенности,

если пойдут

громить

префектуру

напротив.

[1925]

По этой

дороге,

спеша во дворец,

бесчисленные Людовики

трясли

в шелках

золоченых каретц

телес

десятипудовики.

10 И ляжек

своих

отмахав шатуны,

по ней,

марсельезой пропет,

плюя на корону,

теряя штаны,

бежал

из Парижа

Капет.

20 Теперь

по ней

веселый Париж

гоняет

авто рассияв, -

кокотки,

рантье, подсчитавший барыш,

американцы

и я.

Версаль.

30 Возглас первый:

"Хорошо жили стервы!"

Дворцы

на тыщи спален и зал -

и в каждой

и стол

и кровать.

Таких

вторых

и построить нельзя -

40 хоть целую жизнь

воровать!

А за дворцом,

и сюды

и туды,

чтоб жизнь им

была

свежа,

пруды,

фонтаны,

50 и снова пруды

с фонтаном

из медных жаб.

Вокруг,

в поощренье

жантильных манер,

дорожки

полны стат_у_ями -

везде Аполлоны,

а этих

60 Венер

безруких, -

так целые уймы.

А дальше -

жилья

для их Помпадурш -

Большой Трианон

и Маленький.

Вот тут

Помпадуршу

70 водили под душ,

вот тут

помпадуршины спаленки.

Смотрю на жизнь -

ах, как не нова!

Красивость -

аж дух выматывает!

Как будто

влип

в акварель Бенуа,

80 к каким-то

стишкам Ахматовой.

Я все осмотрел,

поощупал вещи.

Из всей

красотищи этой

мне

больше всего

понравилась трещина

на столике

90 Антуанетты.

В него

штыка революции

клин

вогнали,

пляша под распевку,

когда

санкюлоты

поволокли

на эшафот

100 королевку.

Смотрю,

а все же -

завидные видики!

Сады завидные -

в розах!

Скорей бы

культуру

такой же выделки,

но в новый,

110 машинный р_о_змах!

В музеи

вот эти

лачуги б вымести!

Сюда бы -

стальной

и стекольный

рабочий дворец

миллионной вместимости, -

такой,

120 чтоб и глазу больно.

Всем,

еще имеющим

купоны

и монеты,

всем царям -

еще имеющимся -

в назидание:

с гильотины неба,

головой Антуанетты,

130 солнце

покатилось

умирать на зданиях.

Расплылась

и лип

и каштанов толпа,

слегка

листочки ворся.

Прозрачный

вечерний

140 небесный колпак

закрыл

музейный Версаль.

[1925]

Ноябрь,

а народ

зажат до жары.

Стою

и смотрю долго:

на шинах машинных

мимо -

шары

катаются

10 в треуголках.

Войной обагренные

руки

умыв,

и красные

шансы

взвесив,

коммерцию

новую

вбили в умы -

20 хотят

спекульнуть на Жоресе.

Покажут рабочим -

смотрите,

и он

с великими нашими

тоже.

Жорес

настоящий француз.

Пантеон

30 не станет же

он

тревожить.

Готовы

потоки

слезливых фраз.

Эскорт,

колесницы -

эффект!

Ни с места!

40 Скажите,

кем из вас

в окне

пристрелен

Жорес?

Теперь

пришли

панихидами выть.

Зорче,

рабочий класс!

50 Товарищ Жорес,

не дай убить

себя

во второй раз.

Не даст.

Подняв

знамен мачтовый лес,

спаяв

людей

в один

60 плывущий флот,

громовый и живой,

попрежнему

Жорес

проходит в Пантеон

по улице Суфло.

Он в этих криках,

несущихся вверх,

в знаменах,

в шагах,

70 в горбах

"Vivent les Soviets!..

A bas la guerre!..

Capitalisme a bas!.." {*}

{* Да здравствуют Советы!..

Долой войну!..

Долой капитализм!.. (франц.).}

И вот -

взбегает огонь

и горит,

и песня

краснеет у рта.

И кажется -

80 снова

в дыму

пушкари

идут

к парижским фортам.

Спиною

к витринам отжали -

и вот

из книжек

выжались

90 тени.

И снова

71-й год

встает

у страниц в шелестении.

Гора

на груди

могла б подняться.

Там

гневный окрик орет:

100 "Кто смел сказать,

что мы

в семнадцатом

предали

французский народ?