Владимир Высоцкий - Книга 1

Будут и стихи, и математика,
Почести, долги, неравный бой…
Нынче ж оловянные солдатики
Здесь на старой карте встали в строй.
Лучше бы уж он держал в казарме их,
Только на войне, как на войне
Падают бойцы в обеих армиях
Поровну на каждой стороне.
И какая, к дьяволу, стратегия,
И какая тактика, к чертям!
Вот сдалась нейтральная Норвегия
Ордам оловянных египтян;
Левою рукою Скандинавия
Лишена престижа своего,
Но рука решительная правая
Вмиг восстановила статус-кво!
Может быть — пробелы в воспитании
И в образованьи слабина,
Но не может выиграть кампании
Та или другая сторона.
Совести проблеммы окаянные
Как перед собой не согрешить:
Тут и там солдаты оловянные,
Как решить, кто должен победить?
И какая, к дьяволу, стратегия,
И какая тактика, к чертям.
Вот сдалась нейтральная Норвегия
Ордам оловянных египтян.
Левою рукою Скандинавия,
Лишена престижа своего:
Но рука решительная правая
Вмиг восстановила статус-кво.
Сколько б ни предпринимали армии
Контратак, прорывов и бросков, все равно,
На каждом полушарии
Поровну игрушечных бойцов.
Где вы, легкомысленные гении?
Или вам явиться недосуг?
Где вы, проигравшие сражение
Просто, не испытывая мук?
Или вы, несущие в венце зарю
Битв, побед, триумфов и могил,
Где вы, уподобленные Цезарю,
Что пришел, увидел, победил?
Мучается полководец маленький,
Ношей непосильной отягчен,
Вышедший в громадные начальники,
Шестилетний мой Наполеон.
Чтобы прекратить его мучения,
Ровно половину тех солдат,
Я покрасил синим, — шутка гения,
Утром вижу — синие лежат.
Я горжусь успехами такими, но
Мысль одна с тех пор меня гнетет:
Как решил он, чтоб погибли именно
Синие, а не наоборот?

Была пора — я рвался в первый ряд,
И это все от недопониманья.
Но, с некоторых пор, сажусь назад:
Там, впереди — как в спину автомат
Тяжелый взгляд, недоброе дыханье.
Может сзади и не так красиво,
Но намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще надежность и обзор.
Стволы глазищ числом до десяти,
Как дуло на мишень, но на живую.
Затылок мой от взглядов не спасти,
И сзади так удобно нанести
Обиду или рану ножевую.
Мне вреден первый ряд, и, говорят,
От мыслей этих я в ненастье ною.
Уж лучше, где темней: последний ряд,
Отсюда больше нет пути назад,
А за спиной стоит стена стеною.
И пусть хоть реки утекут воды,
Пусть будут в пух засалены перины,
До лысин, до седин, до бороды
Не выходите в первые ряды
И не стремитесь в примы-балерины.
Надежно сзади. но бывают дни,
Я говорю себе, что выйду червой.
Не стоит вечно пребывать в тени,
С последним рядом долго не тяни,
А постепенно пробивайся в первый.
Может сзади и не так красиво
Но намного шире кругозор,
Больше и разбег и перспектива,
И еще надежность и обзор.

Мир как театр, как говорил Шекспир,
Я вижу лишь характерные роли,
Тот негодяй, тот жулик, тот вампир,
И все. Как Пушкин говорил, чего же боле.

Я сейчас взорвусь, как триста тонн тротила,
Во мне заряд нетворческого зла.
Меня сегодня муза посетила,
Посетила, так, немного посидела и ушла.
У ней имелись веские причины,
Я, в общем, не имею права на нытье:
Ну, вы представьте, ночью муза у мужчины,
Бог весть, что люди скажут про нее.
И все же мне досадно, одиноко,
Ведь эта муза, люди подтвердят,
Засиживалась сутками у Блока,
У Бальмонта жила, не выходя.
Я бросился к столу, весь нетерпенье,
Но, господи, помилуй и спаси,
Она ушла, исчезло вдохновенье
И три рубля, должно быть, на такси.
Я в бешенстве ношусь, как зверь, по дому,
Ну бог с ней, с музой, я ее простил.
Она ушла к кому-нибудь другому,
Я, видно, ее плохо угостил.
Огромный торт, утыканный свечами,
Засох от горя, да и я иссяк.
С соседями я допил, сволочами,
Для музы предназначенный коньяк.
Ушли года, как люди в черном списке,
Все в прошлом, я зеваю от тоски.
Она ушла безмолвно, по-английски,
Но от нее остались две строки.
Вот две строки, я гений, прочь сомненья,
Даешь восторги, лавры и цветы!
Вот две строки: я помню это чудное мгновенье,
Когда передо мной явилась ты!

Я весь в свету, доступен всем глазам,
Я приступил к привычной процедуре,
Я к микрофону встал, как к образам,
Нет, нет, сегодня точно к амбразуре
И микрофону я не по натру,
Да, голос мой любому опостылет,
Уверен, если где-то я совру,
Он ложь мою безжалостно усилит
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара.
Он, бестия, потоньше острия,
Слух безотказен, слышит фальш до ноты.
Ему плевать, что не в ударе я,
Но пусть я честно выпеваю ноты.
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую.
Ведь если я душою покривлю,
Он ни за что не выправит кривую.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара.
На шее гибкий этот микрофон
Своей змеиной головою вертит,
Лишь только замолчу, ужалит он,
Я должен петь до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей,
Я виДел жало, ты змея, я знаю.
А я сегодня заклинатель змей,
Я не пою, а кобру заклинаю.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара.
Прожорлив он и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки.
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца,
Рук не поднять, гитара вяжет руки.
Опять не будет этому конца.
Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?
Теперь он как лампада у лица,
Но я не свят и микрофон не светит.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара.
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона,
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Я освещен, доступен всем глазам,
Чего мне ждать: затишья или бури?
Я к микрофону встал, как к образам,
Нет, нет, сегодня точно к амбразуре.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с бокоя прожектора,
И жара, жара, жара.