Владимир Высоцкий - Книга 2

Нам ни к чему сюжеты и интриги,
Про все мы знаем, все, чего ни дашь,
Я, например, на свете лучшей книгой
Считаю кодекс уголовный наш.
И если мне неймется и не спится,
Или с похмелья нет на мне лица,
Открою кодекс на любой странице,
И не могу, читаю до конца.
Я не давал товарищам советы,
Но знаю я, разбой у них в чести,
Вот только что я прочитал про это:
Не ниже трех, не свыше 10.
Вы вдумайтесь в простые эти строки,
Что нам романы всех времен и стран,
В них есть бараки, длинные, как сроки,
Скандалы, драки, карты и обман.
Сто лет бы мне не видеть этих строчек,
За каждой вижу чью-нибудь судьбу,
И радуюсь, когда статья не очень:
Ведь все же повезет кому-нибудь.
И сердце стонет раненною птицей,
Когда начну свою статью читать,
И кровь в висках так ломится, стучится,
Как мусора, когда приходят брать.

Зачем мне считаться шпаной и бандитом,
Не лучше ль податься мне в антисемиты,
На их стороне, хоть и нету законов,
Поддержка и энтузиазм миллионов.
Решил я, и значит кому-то быть битым,
Но надо ж узнать, кто такие семиты,
А вдруг это очень приличные люди,
А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет.
Но друг и учитель, алкаш с бакалеи,
Сказал, что семиты — простые евреи,
Да это ж такое везение, братцы,
Теперь я спокоен, чего мне бояться.
Я долго крепился, и благоговейно
Всегда относился к Альберту Эйнштейну
Народ мне простит, но спрошу я невольно,
Куда отнести мне Абрама Линкольна.
Средь них пострадавший от Сталина Каплер,
Средь них уважаемый мной Чарли Чаплин,
Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,
И даже основоположник марксизма.
Но тот же алкаш мне сказал после дельца,
Что пьют они кровь христианских младенцев,
И как то в пивной мне ребята сказали,
Что очень давно они бога распяли.
Им кровушки надо, они без запарки
Замучили, гады, слона в зоопарке.
Украли, я знаю, они у народа
Весь хлеб урожая минувшего года.
По Курской, Казанской железной дороге
Построили дачи, живут там, как боги,
На все я готов, на разбой и насилье,
Бью я жидов, и спасаю Россию.

Сгорели мы по недоразуменью,
Он за растрату сел, а я за Ксению.
У нас любовь была, но мы рассталися,
Она кричала, б…, сопротивлялася.
На нас двоих нагрянула ЧК,
И вот теперь мы оба с ним „зк“,
„Зк“ Васильев и Петров „зк“
А в лагерях не жизнь, а темень тьмущая,
Кругом майданщики, кругом домушники,
Кругом ужасное к нам отношение
И очень странные поползновения.
Ну, а начальству наплевать, за что и как,
Мы для начальства те же самые „зк“
„Зк“ Васильев и Петров „зк“.
И вот решили мы, бежать нам хочется,
Не то все это очень плохо кончится,
Нас каждый день мордуют уголовники
И главный врач зовет к себе в любовники.
И вот в бега решили мы, ну, а пока,
Мы оставалися все теми же „зк“,
„Зк“ Васильев и Петров „зк“.
Четыре года мы побег готовили,
Харчей три тонны мы наэкономили,
И нам с собою даже дал половничек
Один ужасно милый уголовничек.
И вот ушли мы с ним в руке рука,
Рукоплескала нашей дерзости „зк“,
„Зк“ Петрову и Васильеву „зк“.
И вот идем по тундре мы, как сиротиночки,
Не по дороге все, а по тропиночке.
Куда мы шли, в Москву или в Монголию,
Он знать не знал, паскуда, а я тем более.
Я доказал ему, что запад — где закат,
Но было поздно, нас зацапала ЧК,
„Зк“ Петрова и Васильева „зк“.
Потом приказ про нашего полковника,
Что он поймал двух очень крупных уголовников.
Ему за нас и деньги, и два ордена,
А он от радости все бил по морде нас.
Нам после этого прибавили срока,
И вот теперь мы те же самые „зк“
„Зк“ Васильев и Петров „Зк“.

Вот раньше жизнь — и вверх и вниз идешь без конвоира,
Покуришь план, пойдешь на бан и щиплешь пассажира.
А на разбой берешь с собой надежную шалаву,
Потом берешь кого-нибудь и делаешь „Варшаву“.
Пока следят, пока грозят, мы это дело переносим.
Наелся всласть, но вот взялась Петровка 38.
Прошел детдом, тюрьму, приют и срока не боялся,
Когда ж везли в народный суд, немного волновался.
Зачем нам врут: народный суд, — народа я не видел.
Судье простор, и прокурор тотчас меня обидел.
Ответил на вопросы я, но приговор с издевкой,
И не согласен вовсе я с такой формулировкой.
Не отрицаю я вины, не в первый раз садился,
Но написали, что с людьми я грубо обходился.
Неправда, тихо подойдешь, попросишь сторублевку,
Причем тут нож, причем грабеж, меняй формулировку…
Эх, был бы зал, я б речь сказал: „Товарищи родные,
Зачем пенять, ведь вы меня кормили и поили,
Мне каждый деньги отдавал, без слез, угроз и крови.
Огромное спасибо вам за все на добром слове“.
Этот зал мне б хлопать стал, и я, прервав рыданья,
И тихим голосом сказал: „Спасибо за вниманье“.
Ну, правда ведь, ну правда ведь, что я грабитель ловкий,
Как людям мне в глаза смотреть с такой формулировкой?

И это был воскресный день, и я не лазил по карманам,
В воскресенье отдыхать — вот мой девиз.
Вдруг свисток, меня хватают и обзывают хулиганом,
А один узнал, кричит: „Рецидивист“.
Брось, товарищ, не ершись,
Моя фамилия Сергеев,
Ну, а кто рецидивист,
Ведь я понятья не имею.
И это был воскресный день, но мусора не отдыхают,
У них тоже план давай, хоть удавись,
Ну, а если перевыполнят — так их там награждают,
На вес золота там вор-рецидивист.
С уваженьем мне: „Садись“
Угощают „Беломором“
„Значит ты рецидивист,
Распишись под протоколом“.
И это был воскресный дань, светило солнце, как бездельник,
И все люди — кто с друзьями, кто с семьей,
Ну, а я сидел, скучал, как в самый грустный понедельник,
Мне майор попался очень деловой.
„Сколько раз судились вы?“
„Плохо я считать умею“.
„Но все же вы рецидивист?“
„Да нет, товарищ, я — Сергеев“.
И это был воскрсный день, а я потел, я лез из кожи,
Но майор был в математике горазд,
Он чего то там сложил, потом умножил, подытожил,
И сказал, что я судился 10 раз.
Подал мне начальник лист,
Расписался, как умею,
Написал: „Рецидивист
По фамилии Сергеев“.
И это был воскресный день, я был усталым и побитым,
Но одно я знаю, одному я рад:
В семилетний план поимки хулиганов и бандитов
Я ведь тоже внес свой очень скромный вклад.

О нашей встрече — что там говорить,
Я ждал ее, как ждут стихийных бедствий,
Но мы с тобою сразу стали жить,
Не опасаясь пагубных последствий.
Я сразу сузил круг твоих знакомств,
Одел, обул и вытащил из грязи,
Но за тобой тащился длинный хвост,
Длиннющий хвост твоих коротких связей.
Потом я помню бил друзей твоих,
Мне с ними было как-то неприятно,
Хотя, быть может, были среди них
Наверняка отличные ребята.
О чем просила — делал мигом я
Я каждый день старался сделать ночью брачной.
Из-за тебя под поезд прыгнул я,
Но слава богу, не совсем удачно.
Если б ты меня ждала в тот год,
Когда меня отправили на дачу,
Я б для тебя украл весь небосвод,
И две звезды кремлевские впридачу.
И я клянусь, последний буду гад;
„Не ври, не пей, и я прощу измену,
И подарю тебе Большой театр,
И малую спортивную арену“.
И вот теперь я к встрече не готов,
Боюсь тебя, боюсь речей интимных,
Как жители японских городов
Боятся повторенья Хиросимы.