Марина Цветаева - Стихотворения 1906-1916 годов

Чьи-то обиженно-строги черты

И укоряют в измене.

О, почему не у тени

Я попросила мечты?

Вижу, опять улыбнулось слегка

Нежное личико в раме.

О, почему за дарами

К вам потянулась рука?

Москва, 14 января 1911

В декабре на заре было счастье,

Длилось — миг.

Настоящее, первое счастье

Не из книг!

В январе на заре было горе,

Длилось — час.

Настоящее, горькое горе

В первый раз!

Слезы? Мы плачем о темной передней,

Где канделябра никто не зажег;

Плачем о том, что на крыше соседней

Стаял снежок;

Плачем о юных, о вешних березках,

О несмолкающем звоне в тени;

Плачем, как дети, о всех отголосках

В майские дни.

Только слезами мы путь обозначим

В мир упоений, не данный судьбой…

И над озябшим котенком мы плачем,

Как над собой.

Отнято все, — и покой и молчанье.

Милый, ты много из сердца унес!

Но не сумел унести на прощанье

Нескольких слез.

Aeternum vale! Сброшен крест!

Иду искать под новым бредом

И новых бездн и новых звезд,

От поражения — к победам!

Aeternum vale! Дух окреп

И новым сном из сна разбужен.

Я вся — любовь, и мягкий хлеб

Дареной дружбы мне не нужен.

Aeternum vale! В путь иной

Меня ведет иная твердость.

Меж нами вечною стеной

Неумолимо встала — гордость.

В каждом случайном объятьи

Я вспоминаю ее,

Детское сердце мое,

Девочку в розовом платье.

Где-то в горах огоньки,

(Видно, душа над могилой).

Синие глазки у милой

И до плечей завитки.

Облаком пар из пекарен,

Воздух удушливый прян,

Где-то рокочет фонтан,

Что-то лопочет татарин.

Жмутся к холодной щеке

Похолодевшие губки;

Нежные ручки так хрупки

В похолодевшей руке…

В чьем опьяненном объятьи

Ты обрела забытье,

Лучшее сердце мое,

Девочка в розовом платье.

Гурзуф, Генуэзская крепость,

апрель 1911

Я только девочка. Мой долг

До брачного венца

Не забывать, что всюду — волк

И помнить: я — овца.

Мечтать о замке золотом,

Качать, кружить, трясти

Сначала куклу, а потом

Не куклу, а почти.

В моей руке не быть мечу,

Не зазвенеть струне.

Я только девочка, — молчу.

Ах, если бы и мне

Взглянув на звезды знать, что там

И мне звезда зажглась

И улыбаться всем глазам,

Не опуская глаз!

Вот и мир, где сияют витрины,

Вот Тверская, — мы вечно тоскуем о ней.

Кто для Аси нужнее Марины?

Милой Асеньки кто мне нужней?

Мы идем, оживленные, рядом,

Все впивая: закат, фонари, голоса,

И под чьим-нибудь пристальным взглядом

Иногда опуская глаза.

Только нам огоньками сверкая,

Только наш он, московский вечерний апрель.

Взрослым — улица, нам же Тверская —

Полувзрослых сердец колыбель.

Колыбель золотого рассвета,

Удивления миру, что утром дано…

Вот окно с бриллиантами Тэта,

Вот с огнями другое окно…

Все поймем мы чутьем или верой,

Всю подзвездную даль и небесную ширь!

Возвышаясь над площадью серой

Розовеет Страстной монастырь.

Мы идем, ни на миг не смолкая.

Все родные — слова, все родные — черты!

О, апрель незабвенный — Тверская,

Колыбель нашей юности ты!

Звенят-поют, забвению мешая,

В моей душе слова: «пятнадцать лет».

О, для чего я выросла большая?

Спасенья нет!

Еще вчера в зеленые березки

Я убегала, вольная, с утра.

Еще вчера шалила без прически,

Еще вчера!

Весенний звон с далеких колоколен

Мне говорил: «Побегай и приляг!»

И каждый крик шалунье был позволен,

И каждый шаг!

Что впереди? Какая неудача?

Во всем обман и, ах, на всем запрет!

— Так с милым детством я прощалась, плача,

В пятнадцать лет.

Облачко, белое облачко с розовым краем

Выплыло вдруг, розовея последним огнем.

Я поняла, что грущу не о нем,

И закат мне почудился — раем.

Облачко, белое облачко с розовым краем

Вспыхнуло вдруг, отдаваясь вечерней судьбе.

Я поняла, что грущу о себе,

И закат мне почудился — раем.

Облачко, белое облачко с розовым краем

Кануло вдруг в беспредельность движеньем крыла.

Плача о нем, я тогда поняла,

Что закат мне — почудился раем.

Меж великанов-соседей, как гномик

Он удивлялся всему.

Маленький розовый домик,

Чем он мешал и кому?

Чуть потемнеет, в закрытые ставни

Тихо стучит волшебство.

Домик смиренный и давний,

Чем ты смутил и кого?

Там засмеются, мы смеху ответим.

Фея откроет Эдем…

Домик, понятный лишь детям,

Чем ты грешил, перед кем?

Лучшие радости с ним погребли мы

Феи нырнули во тьму…

Маленький домик любимый,

Чем ты мешал и кому?

До первой звезды (есть ли звезды еще?

Ведь все изменяет тайком!)

Я буду молиться — кому? — горячо,

Безумно молиться — о ком?

Молитва (равно ведь, о ком и кому!)

Растопит и вечные льды.

Я буду молиться в своем терему

До первой, до первой звезды!

В майское утро качать колыбель?

Гордую шею в аркан?

Пленнице — прялка, пастушке — свирель,

Мне — барабан.

Женская доля меня не влечет:

Скуки боюсь, а не ран!

Все мне дарует, — и власть и почет

Мой барабан.

Солнышко встало, деревья в цвету…

Сколько невиданных стран!

Всякую грусть убивай на лету,

Бей, барабан!

Быть барабанщиком! Всех впереди!

Все остальное — обман!

Что покоряет сердца на пути,

Как барабан?

Улыбнись в мое «окно»,

Иль к шутам меня причисли, —

Не изменишь, все равно!

«Острых чувств» и «нужных мыслей»

Мне от Бога не дано.

Нужно петь, что все темно,

Что над миром сны нависли…

— Так теперь заведено. —

Этих чувств и этих мыслей

Мне от Бога не дано!

Они приходят к нам, когда

У нас в глазах не видно боли.

Но боль пришла — их нету боле:

В кошачьем сердце нет стыда!

Смешно, не правда ли, поэт,

Их обучать домашней роли.

Они бегут от рабской доли:

В кошачьем сердце рабства нет!

Как ни мани, как ни зови,

Как ни балуй в уютной холе,

Единый миг — они на воле:

В кошачьем сердце нет любви!

Солнце и звезды в твоей глубине,

Солнце и звезды вверху, на просторе.

Вечное море,

Дай мне и солнцу и звездам отдаться вдвойне

Сумрак ночей и улыбку зари

Дай отразить в успокоенном взоре.

Вечное море,

Детское горе мое усыпи, залечи, раствори.