Дмитрий Мережковский - Варианты стихотворений

Перед ст. 1 Лишь те, кто чувствует, тем трудно быть простым,

Отделаться от фраз и от чужого мненья,

Чтоб сердцем любящим, свободным и живым

Проникнуть в жизнь, — лишь те поймут мои сомненья.

вм. ст. 1–2 Ужель нельзя смотреть на мир не в призму

книг,

Писать, забыв про то, как пишутся романы,

между Когда мы пишем — лгать легко и безопасно:

ст. 4–5 С восторгом говорить не стоит мне труда

Про ночи лунные Италии прекрасной,

О том, чего не видел сам я никогда.

вм. ст. 7–8 Чем разговор с женой и будничную скуку,

И сплетни о друзьях, и комнату мою.

вм. ст. 10–11 Не поэтических и слишком безобразных,

Чтоб их описывать, пустых, однообразных,

вм. ст. 17–20 Мне было б жаль срывать живой и благовонный

Для изучения ботаники цветок,

И класть дитя зари в гербарий запыленный,

Чтоб, краски потеряв, он высох и поблек.

Я лучше вырежу с дрожащими листами

Цветок из недр полей внимательной рукой.

между Где некогда, — гласит народная молва, —

ст. 8–9 Был заповедный бор, непроходимый, древний,

Там ныне властвует новейший царь деревней:

Кулак, и в саженях лежат его дрова.

Кругом — пустыня, смерть — какой-то дух торговый,

Промышленный во всем — бездушный и суровый.

И в редких молодых лесах — ни красоты,

Ни тайны девственной, как будто всё и даже

Сам воздух, бледные увядшие цветы —

Обращено в товар и только ждет продажи.

вм. Но в описании поверхностном моем

ст. 13–22 Я все-таки не прав: заметите погрешность

Вы в бедном очерке: ведь это только внешность,

А может быть и здесь мы красоту найдем.

Зайдешь бывало в глушь пустынною тропинкой —

И вдруг забудешься — кругом лесная мгла,

Грибы, зеленый мох, мохнатая пчела

Гудит над мятою, и светлою слезинкой

Стекает по сосне янтарная смола.

И снова чувствуешь себя таким далеким

От жизни городской, свободным, одиноким,

Как будто в девственных, неведомых лесах.

И взор теряется в прозрачных небесах,

В глубокой синеве найти границ не может.

И мысль, что нет границ так сладостно тревожит…

Довольно двух или трех деревьев, уголка

Синеющих небес, стыдливого цветка,

Чтоб город позабыть, чтоб сделалась понятной

Вся жизнь, вся красота природы необъятной.

ст. 2–3 Хотел без вымысла я описать одну

Семью знакомую, с которой жил на даче,

вм. ст. 41–45 Но детки прибегут из школы в три часа.

«Где родненькие, где?» — и к ним на голоса

Старуха ощупью бредет, они хохочут

И на колени к ней садятся, и щекочут;

И только что их смех веселый прозвенит

вм. ст. 7–8 То дева старая, капризная, смешная,

В холодной старости одна душа родная.

ст. 11–14 От прежней красоты остался гордый взгляд,

Небрежный легкий тон. В замаранном халате,

Всегда растрепана, в дырявых башмаках,

По старой памяти она воображает

Себя хорошенькой кокеткой и мечтает

О счастье, бедная. В той страшной пустоте

ст. 44–47 О, если намекнуть, что бабушка слепая,

Что память у нее плоха, и в тот же миг

Она заступится, на жертву нападая

С ожесточением, поднимет шум и крик.

вм. ст. 60–61 Пусть дева старая, кокетка в сорок лет

Нам кажется смешной, и низкой, и комичной,

Но в этой пошлости, глубоко прозаичной,

Есть жертва, есть любовь, ее тепло и свет.

вм. ст. 34–37 И бледном личике. Под сенью вековечной

Темнеющих аллей люблю смотреть на них,

Когда идут они в тени берез немых,

Обнявшись с нежностью, и болтовней беспечной

между ст. И книги: ничего я не видал прелестней

39 — 40 Их дружбы. Мне порой гораздо интересней

Чем мир действительный — фарфоровые львы

И тигры, жестяной солдат без головы,

вм. ст. 27–30 Боится, сердится, ворчит, дает советы,

Ей оскорбительны простая шутка, смех,

Угадывает сны, и знает все приметы,

И спорит, требуя повиновенья всех

вм. ст. 31–34 Должна быть строгою разумная любовь,

Но что же делать ей. Она сама горюет,

Что глупой слабостью их портит и балует,

Прибегнуть к строгости решается, и вновь

Окажется в делах житейских непрактичной

И слишком доброю, как истинная мать,

Для баловства детей с любовью безграничной

Последнего рубля не может не отдать.

вм. ст. 47–49 Простое, нежное, и так она любила.

Меж тем как я глядел на грустные черты,

Я думал — вот любовь, ее живая сила,

Я знал, что на земле нет большей красоты.

между ст. Потом удивишься, припоминая спор,

34 — 35 Из-за чего и как он мог возникнуть. Сладок

Миг примирения, а все ж от этих ссор

Скопляется в душе мучительный осадок.

после ст. 64 Так вешним запахом пленяет в миг единый

Фиалка первая в глуши родных лесов,

А старый дуб пред пей печален и суров,

Касаясь вечных звезд могучею вершиной.

между ст. Ей в город хочется, и носятся в мечтах

20 — 21 Пред ней широкие московские бульвары

С военной музыкой, где франты на скамьях

Сидят, и медленно за ручку ходят пары.

вм. ст. 69–72 Как будто бы вопрос о чем шумит печальный

лес?

Верхушки золотых осин на темном фоне

Дождливой тучею синеющих небес,

И отчего же грусть такая в этом стоне

вм. ст. 35–38 Итак, помиримся, мой враг великодушный,

Оставь свой важный вид и не ропщи на нас,

Поэму дочитай с улыбкой добродушной,

А я закончу так, как начал свой рассказ.

Внутренность готической башни.

Базилио

вм. отточия Лишь гордый ум вселенную объемлет.

в конце первого Что жалкий скиптр, венец и пурпур тленный

монолога Пред властию науки бесконечной!

Базилио И что за честь толпой рабов презренной

(«Неведомая Владеть тому, кто над природой вечной

творческая Царит одною мыслью вдохновенной!

Сила…») Я здесь лишь царь — я с высоты взираю

На жалкий мир, волнуемый страстями,

И жизнь и смерть, как Бог, я созерцаю.

О дай припасть мне жадными устами

К твоим сосцам, божественное Знанье,

И утоли мне страстное желанье

Живого млека сладкими струями!

Шут

Ты мыслью облетел великую природу.

Но для чего? — чтоб знать как беден ты и слаб,

И вечно чувствовать, что ты бессильный раб,

И вечно рваться на свободу.

Удар судьбы — и вот ты бледен, ты смущен;

Где знания твои, где гордая решимость?..

Как будто не для всех одной судьбы закон,