Михаил Дудин - Стихи

Михаил Дудин

- В моей беспокойной и трудной судьбе... - Всю ночь шел дождь... - Для тех, кто жизнь приемлет праздно... - Метет метель. Сугробы - словно горы... - Нет у меня пристрастия к покою... - Памяти Александра Трифоновича Твардовского - Соловьи

* * * Нет у меня пристрастия к покою. Судьба моя своей идет тропой. Зачем скрывать? Я ничего не скрою. Душа моя чиста перед тобой.

Мир свеж, как снег, как снег на солнце ярок, Голубоватым инеем прошит. Он для тебя и для меня подарок. Бери его! Он, как и ты, спешит.

Встречай его работой или песней, Всей теплотой душевного огня. Чем дольше я живу, тем интересней, Сложней и строже время для меня.

Есть и своя у зрелости отрада, Свои дела, но не об этом речь. В любое время для себя не надо Запас души и жизнь свою беречь.

Нет, мы в гостях у жизни случайны И вымыслом и сказкой не бедны. Земля кругла - на ней не скроешь тайны. Зима бела - и все следы видны. Путешествие в Страну Поэзия. Лениздат, 1968.

* * * Метет метель. Сугробы - словно горы. Горит огонь. И в медленном тепле Мне хочется быть нежным, как узоры Морозного налета на стекле.

Ты с холода. Из самой прорвы синей Вбегаешь, не снимая руковиц. Дай мне губами сдунуть легкий иней С колючих и слепившихся ресниц.

Садись к огню и отогрей колени, Стряхни росу с оттаявших волос. Сквозь заросли тропических растений Глядит в окно завистливый мороз.

Да где же там - завистливый! С опаской, Чтоб не тревожить, полуночный час Какой-то старой белой-белой сказкой, Сам радуясь, одаривает нас.

Снегурочка, ты снова прилетела. Ты руки застудила на лету. Метет метель, а нам какое дело За окнами черемуха в цвету. Русская советская поэзия 50-70х годов. Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов. Минск, "Вышэйшая школа", 1982.

* * * Всю ночь шел дождь. В сверканье бе

лых молний Он бился в стекла, брызгами пыля. И, запахом всю комнату заполнив, Отряхивали крылья тополя.

А ты спала, как сказочная птица, Прозрачная и легкая, как пух. Какие сны могли тебе присниться, Какие песни радовали слух?

Был сладок сон. И были, словно листья, Закрыты полукружия ресниц. Но утро шло все в щебете и свисте, Все в щелканье невыдуманных птиц.

Казалось, мир в том щебете затонет, Его затопит этот звонкий гам. И мне хотелось взять тебя в ладони И, словно птицу, поднести к губам. Вечер лирики. Москва, "Искусство", 1965.

СОЛОВЬИ О мертвых мы поговорим потом. Смерть на войне обычна и сурова. И все-таки мы воздух ловим ртом При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз, В сырой земле выкапываем яму. Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас Остался только пепел, да упрямо

Обветренные скулы сведены. Тристапятидесятый день войны.

Еще рассвет по листьям не дрожал, И для острастки били пулеметы... Вот это место. Здесь он умирал Товарищ мой из пулеметной роты.

Тут бесполезно было звать врачей, Не дотянул бы он и до рассвета. Он не нуждался в помощи ничьей. Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас и молча ждал конца, И как-то улыбался неумело. Загар сначала отошел с лица, Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней Запри все чувства сразу на защелку. Вот тут и появился соловей, Несмело и томительно защелкал.

Потом сильней, входя в горячий пыл, Как будто сразу вырвавшись из плена, Как будто сразу обо всем забыл, Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой. Как будто бы еще едва означась, Здесь рядом с нами возникал другой В каком-то новом сочетанье качеств.

Как время, по траншеям тек песок. К воде тянулись корни у обрыва, И ландыш, приподнявшись на носок, Заглядывал в воронку от разрыва.

Еще минута - задымит сирень Клубами фиолетового дыма. Она пришла обескуражить день. Она везде. Она непроходима.

Еще мгновенье - перекосит рот От сердце раздирающего крика. Но успокойся, посмотри: цветет, Цветет на минном поле земляника!

Лесная яблонь осыпает цвет, Пропитан воздух ландышем и мятой... А соловей свистит. Ему в ответ Еще - второй, еще - четвертый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют. И где-то возле, где-то рядом, рядом Раскидан настороженный уют Тяжелым громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни верст окрест, Как будто смерти не бывало места, Шумит неумолкающий оркестр, И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем каждым, Ни капли не сочувствуя беде, С невероятной, яростною жаждой Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Ее живые звенья, Ее крутой, бурлящий водоем. Мы, кажется, забыли на мгновенье О друге умирающем своем.

Горячий луч последнего рассвета Едва коснулся острого лица. Он умирал. И, понимая это, Смотрел на нас и молча ждал конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле Когда он, руки разбросав свои, Сказал: "Ребята, напишите Поле У нас сегодня пели соловьи".

И сразу канул в омут тишины Тристяпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил, не допил, Не доучился, книг не дочитал. Я был с ним рядом. Я в одном окопе, Как он о Поле, о тебе мечтал.

И, может быть, в песке, в размытой глине, Захлебываясь в собственной крови, Скажу: "Ребята, дайте знать Ирине У нас сегодня пели соловьи".

И полетит письмо из этих мест Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так. Потом просохнут слезы, И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем У той поджигородовской березы Ты всмотришься в зеленый водоем.

Пусть даже так. Потом родятся дети Для подвигов, для песен, для любви. Пусть их разбудят рано на рассвете Томительные наши соловьи.

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет И облака потянутся гуртом. Я славлю смерть во имя нашей жизни. О мертвых мы поговорим потом. 1942 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

* * * Для тех, кто жизнь приемлет праздно, И море - только водоем. Но нет, оно многообразно В однообразии своем.

Оно от края и до края, Вскипая пеной на косе, Шумит, меняясь и мелькая В своей полуденной красе.

Оно под стать, в соленой пене Всегда снующее у ног, Непрекращающейся смене Моих сомнений и тревог.

Оно подходит вал за валом, Оно зовет, оно поет. Оно на гребне небывалом Сулит и мне высокий взлет.

Оно отрадой входит в душу, Берет и валит наповал. И где-то там идет на сушу Моей любви девятый вал. Русская советская поэзия. Под ред. Л.П.Кременцова. Ленинград: Просвещение, 1988.

ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ТРИФОНОВИЧА ТВАРДОВСКОГО Он был на первом рубеже Той полковой разведки боем, Где нет возможности уже Для отступления героям.

Поэзия особняком Его прозрением дарила. Его свободным языком Стихия Жизни говорила.

Сочувствием обременен И в песне верный своеволью, Он сердцем принял боль времен И сделал собственною болью.

Пусть память, словно сон, во сне Хранит для чести и укора Всю глубину в голубизне Его младенческого взора. Русская советская поэзия. Под ред. Л.П.Кременцова. Ленинград: Просвещение, 1988.