Игорь Северянин - Полное собрание стихотворений

1926

Звериное… Зуб острый. Быстрый взгляд.

Решительность. Отчаянность. Отвага.

Борьба за жизнь – девиз кровавый флага.

Ползут. Грызутся. Скачут. И палят.

Идиллии он вовсе невпопад:

Уж слишком в нем кричат инстинкты мага.

Пестрит пантера в зарослях оврага.

Ревет медведь, озлясь на водопад.

Рисует он художников ли, юнг ли,

Зовет с собой в пустыни или джунгли,

Везде и всюду – дым, биенье, бег.

Забыть ли нам (о нет, мы не забудем!),

Чем родственен звероподобным людям

Приявший душу зверя человек…

1926

Его устами русский пел народ,

Что в разудалости веселой пляса,

Beк горести для радостного часа

Позабывая, шутит и поет.

От непосильных изнурен забот,

Чахоточный, от всей души пел прасол,

И эту песнь подхватывала масса,

Себя в ней слушая из рода в род.

В его лице черты родного края.

Он оттого ушел, не умирая,

Что, может быть, и не было его

Как личности: страна в нем совместила

Все, чем дышала, все, о чем грустила,

Неумертвимая, как божество.

1925

Кумир сопливого ученика,

Банкира, сыщика и хулигана,

Он чтим и на Камчатке, и в Лугано,

Плод с запахом навозным парника.

Помилуй Бог меня от дневника,

Где детективы в фабуле романа

О преступленьях повествуют рьяно,

В них видя нечто вроде пикника…

“Он учит хладнокровью, сметке, риску,

А потому хвала и слава сыску!” -

Воскликнул бы любитель кровопийц,

Меня всегда мутило от которых…

Не ужас ли, что землю кроет ворох

Убийственных романов про убийц?

1926

В утонченных до плоскости стихах -

Как бы хроническая инфлуэнца.

В лице все очертанья вырожденца.

Страсть к отрокам взлелеяна в мечтах.

Запутавшись в эстетности сетях,

Не без удач выкидывал коленца,

А у него была душа младенца,

Что в глиняных зачахла голубках.

Он жалобен, он жалостлив и жалок.

Но отчего от всех его фиалок

И пошлых роз волнует аромат?

Не оттого ль, что у него, позера,

Грустят глаза – осенние озера,-

Что он, – и блудный, – все же Божий брат?…

1926

Писатель балаклавских рыбаков,

Друг тишины, уюта, моря, селец,

Тенистой Гатчины домовладелец,

Он мил нам простотой сердечных слов…

Песнь пенилась сиреневых садов -

Пел соловей, весенний звонкотрелец,

И, внемля ей, из армии пришелец

В душе убийц к любви расслышал зов…

Он рассмотрел вселенность в деревеньке,

Он вынес оправданье падшей Женьке,

Живую душу отыскал в коне…

И чином офицер, душою инок,

Он смело вызывал на поединок

Всех тех, кто жить мешал его стране.

1925

Над Грузией витает скорбный дух -

Невозмутимых гор мятежный Демон,

Чей лик прекрасен, чья душа – поэма,

Чье имя очаровывает слух.

В крылатости он, как ущелье, глух

К людским скорбям, на них взирая немо.

Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,

Он в девушках прочувствует старух.

Он в свадьбе видит похороны. В свете

Находит тьму. Резвящиеся дети

Убийцами мерещатся ему.

Постигший ужас предопределенья,

Цветущее он проклинает тленье,

Не разрешив безумствовать уму.

1926

Я чувствую, как музыкою дальней

В мой лиственный повеяло уют.

Что это там? – фиалки ли цветут?

Поколебался стих ли музыкальный?

Цвет опадает яблони венчальной.

В гробу стеклянном спящую несут.

Как мало было пробыто минут

Здесь, на земле, прекрасной и печальной!

Она ушла в лазурь сквозных долин,

Где ждал ее мечтанный Ванделин,

Кто человеческой не принял плоти,

Кто был ей верен многие века,

Кто звал ее вселиться в облака,

Истаясь обреченные в полете…

1926

Ее низы – изморина и затерть.

Российский бабеизм – ее верхи.

Повсюду ничевошные грехи.

Осмеркло все: дворец и церкви паперть.

Лжет, как историк, даже снега скатерть:

Истает он, и обнажатся мхи,

И заструят цветы свои духи,

Придет весна, светла как божья матерь,

И повелит держать пасхальный звон,

И выйдет, как священник на амвон,

Писатель, в справедливости суровый,

И скажет он: “Обжора Шерамур,

В больной отчизне дураков и дур

Ты самый честный, нежный и здоровый”.

1927

В земных телах подземная душа,

В своем же доме все они не дома,

Тревожит их планет других истома.

Дышать им нечем: дышат не дыша.

Луч солнечный – угрозней палаша

В глубоком преломленье водоема.

Жизнь на Юпитере кому знакома,

Что жизнь земных дворцов и шалаша?

Они глухие здесь, они слепые -

Все умирающие неживые,

Как с белыми ресницами Малэн.

Но зрячи в слепоте и тонкосухи

Глухонемые к трепетанью мухи,-

Как и они, – попавшей в липкий плен.

1926

Я знаю, в детстве увлекались вы

Страной, где тлеет кратера воронка,

Где от любви исходит квартеронка

И скачут всадники без головы.

Где из высокой – в рост людской – травы

Следит команч, татуирован тонко,

За играми на солнышке тигренка,

И вдруг – свистящий промельк тетивы.

О той стране, где в грезах вы гостили

И о которой в снах своих грустили,

Красноречиво с вами говорит

Вождь светлых душ, в чьем красочном колчане

Таланта стрелы, скромный англичанин,

Друг юношества, капитан Майн Рид.

1925

Стыдом и гневом грудь моя горит,

Когда себя не видя в мальчуганке,

Морализирующие поганки

Грязь льют на имя – “Виктор Маргерит”.

От гнева и немой заговорит,

Когда амфоры превратив в лоханки,

Бездушье безразличной элегантки

Грязнит вино помоями корыт…

Что ж, торжествуйте, хамы-нувориши,

Кто подлостью набил дома под крыши,

Чей мозг не более, чем камамбер…

“Вселенная в границах. Беспредельна

Одна лишь глупость человечья”,– дельно

Уже давно сказал Густав Флобер.

1926

Саженным – в нем посаженным – стихам

Сбыт находя в бродяжьем околотке,

Где делает бездарь из них колодки,

В господском смысле он, конечно, хам.

Поет он гимны всем семи грехам,

Непревзойденный в митинговой глотке.

Историков о нем тоскуют плетки

Пройтись по всем стихозопотрохам…

В иных условиях и сам, пожалуй,

Он стал иным, детина этот шалый,

Кощунник, шут и пресненский апаш:

В нем слишком много удали и мощи,

Какой полны издревле наши рощи,

Уж слишком он весь русский, слишком наш!

1926

Трагичный юморист, юмористичный трагик,

Лукавый гуманист, гуманный ловелас,