Иннокентий Анненский - Трактир жизни

…Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.

Хрусталь мой волшебен трикраты.
Под первым устоем ребра –
Там руки с мученьем разжаты,
Раскидано пламя костра.

Но вновь не увидишь костер ты,
Едва передвинешь устой –
Там бледные руки простерты
И мрак обнимают пустой.

Нажмешь ли устой ты последний –
Ни сжатых, ни рознятых рук,
Но радуги нету победней,
Чем радуга конченных мук!..

Ее факел был огнен и ал,
Он был талый и сумрачный снег:
Он глядел на нее и сгорал,
И сгорал от непознанных нег.

Лоно смерти открылось черно —
Он не слышал призыва: «Живи»,
И осталось в эфире одно
Безнадежное пламя любви.

Да на ложе глубокого рва,
Пенной ризой покрыта до пят,
Одинокая грезит вдова –
И холодные воды кипят…

Кончилась яркая чара,
Сердце очнулось пустым:
В сердце, как после пожара,
Ходит удушливый дым.

Кончилась? Жалкое слово,
Жалкого слова не трусь:
Скоро в остатках былого
Я и сквозь дым разберусь.

Что не хотело обмана –
Всё остается за мной…
Солнце за гарью тумана
Желто, как вставший больной.

Жребий, о сердце, твой понят –
Старого пепла не тронь…
Больше проклятый огонь
Стен твоих черных не тронет!

Два дня здесь шепчут: прям и нем,
Все тот же гость в дому,
И вянут космы хризантем
В удушливом дыму.

Гляжу и мыслю: мир ему,
Но нам-то, нам-то всем,
Иль люк в ту смрадную тюрьму
Захлопнулся совсем?

«Ах! Что мертвец! Но дочь, вдова…»
Слова, слова, слова.
Лишь Ужас в белых зеркалах

Здесь молит и поет,
И с поясным поклоном Страх
Нам свечи раздает.

День был ранний и молочно-парный,
Скоро в путь, поклажу прикрутили…
На шоссе перед запряжкой парной
Фонари, мигая, закоптили.

Позади лишь вымершая дача…
Желтая и скользкая… С балкона
Холст повис, ненужный там… но спешно,
Оборвав, сломали георгины.

«Во блаженном…» И качнулись клячи:
Маскарад печалей их измаял…
Желтый пес у разоренной дачи
Бил хвостом по ельнику и лаял…

Но сейчас же, вытянувши лапы,
На песке разлегся, как в постели…
Только мы как сняли в страхе шляпы –
Так надеть их больше и не смели.

…Будь ты проклята, левкоем и фенолом
Равнодушно дышащая Дама!
Захочу – так сам тобой я буду…
«Захоти, попробуй!» – шепчет Дама.

Вам я шлю стихи мои, когда-то
Их вдали игравшие солдаты!
Только ваши, без четверостиший,
Пели трубы горестней и тише…
31 мая 1909

Зыбким прахом закатных полос
Были свечи давно облиты,
А куренье, виясь, все лилось,
Всё, бледнея, сжимались цветы.

И так были безумны мечты
В чадном море молений и слез,
На развившемся нимбе волос
И в дыму ее черной фаты,

Что в ответ замерцал огонек
В аметистах тяжелых серег.
Синий сон благовонных кадил

Разошелся тогда ж без следа…
Отчего ж я фату навсегда,
Светлый нимб навсегда полюбил?

Сердце ль не томилося
Желанием грозы,
Сквозь вспышки бело-алые?
А теперь влюбилося
В бездонностъ бирюзы,
В ее глаза усталые.

Всё, что есть лазурного,
Излилось в лучах
На зыби златошвейные,
Всё, что там безбурного
И с ласкою в очах, –
В сады зеленовейные.

В стекла бирюзовые
Одна глядит гроза
Из чуждой ей обители…
Больше не суровые,
Печальные глаза,
Любили ль вы, простите ли?..

Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница
Я уйду от людей, но куда же,
От ночей мне куда схорониться?

Все живые так стали далеки,
Всё небытное стало так внятно,
И слились позабытые строки
До зари в мутно-черные пятна.

Весь я там в невозможном ответе,
Где миражные буквы маячут…
…Я люблю, когда в доме есть дети
И когда по ночам они плачут.

Камни млеют в истоме,
Люди залиты светом,
Есть ли города летом
Вид постыло-знакомей?

В трафарете готовом
Он – узор на посуде…
И не все ли равно вам:
Камни там или люди?

Сбита в белые камни
Нищетой бледнолицей,
Эта одурь была мне
Колыбелью-темницей.

Коль она не мелькает
Безотрадно и чадно,
Так, давя вас, смыкает,
И уходишь так жадно

В лиловатость отсветов
С высей бледно-безбрежных
На две цепи букетов
Возле плит белоснежных.

Так, устав от узора,
Я мечтой замираю
В белом глянце фарфора
С ободочком по краю.
1904
Симферополь

Вот сизый чехол и распорот, –
Не все ж ему праздно висеть,
И с лязгом асфальтовый город
Хлестнула холодная сеть…

Хлестнула и стала мотаться…
Сама серебристо-светла,
Как масло в руке святотатца,
Глазеты вокруг залила.

И в миг, что с лазурью любилось,
Стыдливых молчаний полно, –
Всё темною пеной забилось
И нагло стучится в окно.

В песочной зароется яме,
По трубам бежит и бурлит,
То жалкими брызнет слезами,
То радугой парной горит.

О нет! Без твоих превращений,
В одно что-нибудь застывай!
Не хочешь ли дремой осенней
Окутать кокетливо май?

Иль сделаться Мною, быть может,
Одним из упрямых калек,
И всех уверять, что не дожит
И первый Овидиев век:

Из сердца за Иматру лет
Ничто, мол, у нас не уходит –
И в мокром асфальте поэт
Захочет, так счастье находит.
29 июня 1909
Царское Село

Мне тоскливо. Мне невмочь.
Я шаги слепого слышу:
Надо мною он всю ночь
Оступается о крышу.