Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. Песни. Стихотворения

Но только я уже бывал на Темзе,
Собакою на Сене восседал.
Я не грублю, но отвечаю тем же, —
А писем до конца не дочитал.

И ваши похвалы, и комплименты,
Авансы мне – не отфутболю я:
От ваших строк, мои корреспонденты,
Прямеет путь и сохнет колея.

Сержанты, моряки, интеллигенты, —
Простите, что не каждому ответ:
Я вам пишу, мои корреспонденты,
Ночами песни – вот уж десять лет!

Я бодрствую, но вещий сон мне снится.
Пилюли пью – надеюсь, что усну.
Не привыкать глотать мне горькую слюну:
Организации, инстанции и лица
Мне объявили явную войну —
За то, что я нарушил тишину,
За то, что я хриплю на всю страну,
Затем, чтоб доказать – я в колесе не спица,
За то, что мне неймется, и за то, что мне не спится,
За то, что в передачах заграница
Передает блатную старину,
Считая своим долгом извиниться:
«Мы сами, без согласья…» – Ну и ну!
За что еще? Быть может, за жену —
Что, мол, не мог на нашей подданной жениться,
Что, мол, упрямо лезу в капстрану
И очень не хочу идти ко дну,
Что песню написал, и не одну,
Про то, как мы когда-то били фрица,
Про рядового, что на дзот валится,
А сам – ни сном ни духом про войну.
Кричат, что я у них украл луну
И что-нибудь еще украсть не премину.
И небылицу догоняет небылица.
Не спится мне… Ну как же мне не спиться!
Нет, не сопьюсь – я руку протяну
И завещание крестом перечеркну,
И сам я не забуду осениться,
И песню напишу, и не одну,
И в песне я кого-то прокляну,
Но в пояс не забуду поклониться
Всем тем, кто написал, чтоб я не смел ложиться!
Пусть даже горькую пилюлю заглотну.

Жил-был один чудак —
Он как-то раз, весной,
Сказал чуть-чуть не так —
И стал невыездной.

А может, что-то спел не то
По молодости лет,
А может, выпил два по сто
С кем выпивать не след.

Он письма отправлял —
Простым и заказным,
И не подозревал,
Что стал невыездным.

Да и не собирался он
На выезд никуда —
К друзьям лишь ездил на поклон
В другие города.

На сплетни он махнул
Свободною рукой, —
Сидел и в ус не дул
Чудак невыездной.

С ним вежливы, на вы везде,
Без спущенных забрал,
Подписку о невыезде
Никто с него не брал.

Он в карточной игре
Не гнался за игрой —
Всегда без козырей
И вечно без одной.

И жил он по пословице:
Хоть эта мысль не та —
Всё скоро обеззлобится
И встанет на места.

И он пером скрипел —
То злее, то добрей, —
Писал себе и пел.
Про всяческих зверей:

Что, мол, сбежал гиппопотам
С Египта в Сомали —
Хотел обосноваться там,
Да высох на мели.

Но строки те прочлись
Кому-то поутру —
И, видимо, пришлись
С утра не по нутру.

Должно быть, между строк прочли,
Что бегемот – не тот,
Что Сомали – не Сомали,
Что всё наоборот.

Прочли, от сих до всех
Разрыв и перерыв,
Закрыли это в сейф,
И все – на перерыв.

Чудак пил кофе натощак —
Такой же заводной, —
Но для кого-то был чудак
Уже невыездной.

… Пришла пора – а то
Он век бы не узнал,
Что он совсем не то,
За что себя считал.

И, после нескольких атак,
В июльский летний зной
Ему сказали: «Ты, чудак,
Давно невыездной!»

Другой бы, может, и запúл —
А он махнул рукой:
«Что я, – когда и Пушкин был
Всю жизнь невыездной!»

Как во городе во главном,
Как известно – златоглавом,
В белокаменных палатах,
Знаменитых на весь свет,
Выразители эпохи —
Лицедеи – скоморохи,
У кого дела неплохи, —
Собралися на банкет.

Для веселья есть причина:
Ну, во-первых – дармовщина,
Во-вторых – любой мужчина
Может даму пригласить
И, потискав, даму эту
По паркету весть к буфету
И без денег – по билету
Накормить и напоить.

И стоят в дверном проеме
На великом том приеме
На дежурстве, как на стреме,
Тридцать три богатыря, —
Им потеха – где шумиха:
Там ребята эти лихо
Крутят рученьки, но – тихо:
Ничего не говоря.

Но ханыга, прощелыга,
Забулдыга и сквалыга —
От монгольского от ига
К нам в наследство перешли, —
И они входящим – в спину —
Хором, враз: «Даешь Мазину,
Дармовую лососину
И Мишеля Пиколи!»

… В кабаке старинном «Каме»
Парень кушал с мужиками, —
Все ворочали мозгами —
Кто хорош, а кто и плох.
А когда кабак закрыли,
Все решили: недопили, —
И трезвейшего снабдили,
Чтоб чего-то приволок.

Парень этот для начала
Чуть пошастал у вокзала —
Там милиция терзала
Сердобольных шоферов, —
Он рванул тогда накатом
К белокаменным палатам —
Прямо в лапы к тем ребятам, —
По мосту, что через ров.

Под дверьми все непролазней —
Как у лобного на казни,
Но толпа побезобразней —
Вся колышется, гудёт, —
Не прорвешься, хоть ты тресни!
Но узнал один ровесник:
«Это тот, который – песни, —
Пропустите, пусть идет!»

«Не толкайте – не подвинусь!
Думал он: а вдруг навынос
Не дадут – вот будет минус!..
Ах – красотка на пути!
Но ‹Ивану› не до крали, —
Лишь бы только торговали,
Лишь бы дали, лишь бы дали!
Время – два без десяти.

У буфета всё нехитро:
«Пять “четверок”, два поллитра!
Эй, мамаша, что сердита?
Сдачи можешь не давать!..»
Повернулся – а средь зала
Краля эта танцевала:
Вся блестела, вся сияла, —
Как звезда – ни дать ни взять!

И – упали из-под мышек
Две «больших» и пять «малышек»
(Жалко, жалко ребятишек —
Тех, что бросил он в беде), —
И осколки как из улья
Разлетелись – и под стулья.
А пред ним мелькала тулья
Золотая на звезде.

Он за воздухом – к балконам, —
Поздно! Вырвались со звоном
И из сердца по салонам
Покатились клапана…
И, назло другим принцессам,
Та – взглянула с интересом, —
Хоть она, писала пресса,
Хороша, но холодна.

Одуревшие от рвенья,
Рвались к месту преступленья
Люди плотного сложенья,
Засучивши рукава, —
Но не сделалось скандала:
Всё кругом затанцевало —
Знать, скандала не желала
Предрассветная Москва.

И заморские ехидны
Говорили: «Ах, как стыдно!
Это просто несолидно,
Глупо так себя держать!..»
Только негр на эту новость
Укусил себя за ноготь —
В Конго принято, должно быть,
Так восторги выражать…

Оказал ему услугу
И оркестр с перепугу,
И толкнуло их друг к другу —
Говорят, что сквозняком…
И ушли они, не тронув
Любопытных микрофонов,
Так как не было талонов
Спрыснуть встречу коньяком.