Федор Тютчев - Том 6. Письма 1860-1873

Я, кажется, говорил тебе, что писал Горчакову, чтобы известить его о том, как Москва приняла его депеши. Он поручил Жомини * ответить мне письмом, которое я пошлю тебе, как только получу назад, ибо оно ходит по городу. В смысле фактов оно не содержит ничего для тебя нового, но если рассматривать его как политическое кредо, то о лучшем не надо бы и мечтать, будь у нас уверенность, что ему не изменят. Но, к сожалению, на это можно менее всего рассчитывать. Не далее как вчера произошло нечто, вполне оправдывающее эти сомнения и опасения.

Вот в чем дело. Здесь хотели устроить грандиозный общественный банкет с целью выразить народное сочувствие той политической линии, которая была определена в депешах, и все это в самом верноподданническом духе по отношению к государю и его правительству. Само собой разумеется, генерал Тучков не счел возможным взять на себя ответственность за этот обед, в котором должны были принять участие две тысячи человек * . Он снесся с Петербургом, и там, как и следовало ожидать, решили, что от подобной манифестации лучше воздержаться. Это все та же старая песня. Здесь, как ты понимаешь, это глупое и бессмысленное недоверие произвело самое отвратительное впечатление. Ну, я, вспылив, черкнул несколько горячих слов в Царское * и хотел бы, чтобы они были перехвачены теми, к кому, в сущности, относятся. Увы, это ребячество с моей стороны, я это прекрасно понимаю, но бывают случаи, когда предпочитаешь проповедовать стенам, чем молчать… А вот каким в настоящую минуту представляется положение дел вовне. Наш ответ свалился им как снег на голову, настолько державы в своей наглой заносчивости не ожидали от нас серьезного отпора * . Рассказывают, будто Наполеон, прочитав обращенную к нему ноту, воскликнул: «Это более чем гнусно, это смешно». Его устами глаголила сама Судьба. Отныне для него это уже спор не политический. Это чисто личный спор между Россией и ее будущностью, с одной стороны, и с другой — этой жалкой тенью Наполеона, которая может с минуты на минуту испустить едва теплящийся в ней дух. — Англия, прекрасно это понимающая, кажется, пока еще сильно колеблется. И если она действительно склонится к тому, чтобы воздержаться, этот жалкий авантюрист кончит, как и начал, самым смехотворным фиаско, которого на сей раз он не переживет. Но… увы, кому дано провидеть будущее! — Однако довольно. Может быть, ты хочешь знать, как мое здоровье. На днях у меня был довольно легкий и короткий рецидив боли в ноге. Но она быстро прошла. В общем, я чувствую, что проводимое мною лечение приносит мне пользу. Гомеопатические порошки, которые я сейчас принимаю, действуют на этот очаг болезни сильнее, чем всё, что я принимал до сих пор. И доктор обещает мне полное выздоровление. Да будет так! — Только из всего этого не следует, что неведение, в котором я нахожусь относительно вас, станет менее гнетущим и что все эти каракули, которыми я испачкал 4 страницы, не окажутся гласом вопиющего в пустыне.

Храни тебя Господь.

Moscou. Dimanche. 28 juillet

Mon Prince,

J’ai reçu votre chère lettre juste au moment où j’allai dîner chez Katkoff . Je vous laisse à juger de la satisfaction intime que j’ai eue à la lui lire et de celle non moins vive avec laquelle cette lecture a été accueillie. L’excellent homme a été pénétré des bonnes et gracieuses paroles que vous lui adressez, de ces paroles dont vous avez le secret…

Votre dernière dépêche à Budberg * est venue ici à point nommé pour faire tomber à plat les vagues appréhensions que la presse étrangère aurait aimé à accréditer sur de prétendues défaillances et des concessions éventuelles de notre part.

On a retrouvé dans cette dépêche le même accent et la même inspiration que dans les précédentes, et on vous a su gré, mon Prince, de vous être hâté de la publier. Cette publication, assurément, ne facilitera pas à Mr Drouin de l’Huys * la rédaction de sa dépêche. — En un mot, votre position ici est grande et belle. Le Bon Dieu vous devait bien cela… On sent que vous êtes à l’unisson du pays, et que ce qui vous inspire et vous soutient envers et contre tous, c’est la conviction profonde que le pays dans les circonstances données est prêt à tous les sacrifices, à tous, sans exception, sauf une seule: celui de son honneur. Je sais que cette phrase a été dite et répétée vingt fois. Mais ce qui caractérise précisément la situation, c’est que cette fois cette phrase est une réalité.

Aussi bien qu’on ne se dissimule guères ici la gravité de la question extérieure, — grâce à vous, mon Prince, ce n’est pas elle qui préoccupe le plus les esprits… La grande préoccupation est ailleurs. Elle est à Varsovie… Je ne saurai vous rendre le sentiment de dégoût, de plus en plus exasperé, qu’inspire ici le spectacle de tout ce qui s’y passe, et cette impression est constamment ravivée par des informations très précises …La retraite du Marquis * avait été vue avec plaisir, mais c’est qu’on s’attendait à la voir suivie d’une autre, encore plus impatiemment désirée. Car, à tort ou à raison, on est convaincu ici que la présence du Grand-Duc à Varsovie y rendra impossible l’action de toute autorité sérieuse et efficace * . On le croit trop identifié à l’absurde système que nous avons vu à l’œuvre et dont nous recueillons les fruits pour qu’il fût permis d’espérer que, sans se compromettre encore davantage, il puisse s’associer à un système tout opposé, celui de l’unité absolue dans le pouvoir, en un mot de la dictature militaire. Or, on ne croit pas ici qu’il y ait dans le Grand-Duc l’étoffe d’un dictateur… Eh bien, mon Prince, ce résultat si desiré, si évidemment nécessaire — la cessation la plus prompte d’un régime qui est un scandale et un danger — eh bien, ce service signalé, c’est encore de vous, mon Prince, de votre légitime influence que le pays espère l’obtenir. Il en est temps, il en est plus que temps.

Mais je ne veux pas abuser du vôtre, et il me reste tout juste assez de place pour vous réitérer, mon Prince, du fond du cœur, mes remerciements et l’expression de mon bien tendre dévouement. Ф. Тютчев

Москва. Воскресенье. 28 июля

Любезный князь,

Я получил ваше драгоценное письмо в ту самую минуту, когда шел обедать к Каткову . Предоставляю вам судить о том глубоком удовлетворении, которое я испытал при чтении ему этого письма, и о том, не меньшем, удовлетворении, с коим это чтение было встречено. Этот прекрасный человек был до глубины души растроган добрыми и задушевными словами, обращенными к нему, теми словами, что вы один умеете находить.

Ваша последняя депеша Будбергу * появилась здесь как раз вовремя, чтобы вконец развеять те смутные опасения, которые хотела бы посеять иностранная печать относительно мнимых проявлений слабости и возможных уступок с нашей стороны.

В этой депеше почувствовали тот же тон и то же вдохновение, что и в предыдущих, и были признательны вам, князь, за то, что вы поспешили ее обнародовать. Это обнародование, конечно же, не облегчит господину Друэну де Люису * составление его депеши. — Одним словом, ваше нынешнее положение высоко и блестяще. И вы заслужили это пред Господом Богом… Чувствуется, что вы действуете согласно устремлениям страны, а вдохновляет и поддерживает вас вопреки всем и вся глубокая уверенность в том, что в настоящих условиях страна готова пожертвовать чем угодно, не поступаясь только одним: собственной честью. Я знаю, что это говорилось и повторялось двадцать раз. Но на сей раз эти слова подтверждаются действительностью — и это вполне определяет ситуацию.

Хотя никто здесь и не обманывается насчет серьезности конфликта с заграницей, но благодаря вам, дорогой князь, не он теперь занимает умы. Не им поглощено всеобщее внимание, а тем, что творится в Варшаве… Я не смогу передать вам чувства отвращения, все более и более ожесточенного, которое вызывается здесь зрелищем происходящего там, и это ощущение постоянно поддерживается весьма точными сообщениями… Отставка маркиза * была встречена здесь с удовольствием, так как полагали, что за ней последует другая, ожидаемая с еще большим нетерпением. Ибо — справедливо ли, нет ли — здесь уверены, что, пока великий князь в Варшаве, никакие серьезные и действенные меры к укреплению там власти невозможны * . Его личность слишком отождествляют с существовавшей до сих пор нелепой системой управления, плоды коей мы пожинаем, чтобы можно было надеяться на то, что, не поставив себя в еще более неловкое положение, он сумеет примениться к прямо противоположной системе — абсолютному единовластию, сиречь к военной диктатуре. Одним словом, здесь не слишком уверены в том, что великий князь обладает способностями диктатора. И вот, князь, этого исхода, столь желанного, столь очевидно необходимого — скорейшего уничтожения позорного и опасного порядка, — этой выдающейся услуги отчизна ожидает опять-таки от вас, от вашего законного влияния. Пора, давно пора.