Сергей Есенин - Том 3. Поэмы

С. 42. Хоть карманником, хоть золоторотцем… — Золоторотец — 1) оборванец, вконец опустившийся человек; 2) чистильщик выгребных ям. Термин происходит от понятия ( разг .) «золотая рота» (см.: Гиляровский В. А. Сочинения в 4 т., М., 1967, т. I, с. 107 — книга очерков «Мои скитания»; ср.: «золотарь… // отходник, юж. парашник» (Даль, 1, 692; см. также: Елистратов В. С. Язык старой Москвы. М., 1997. С. 184).

С. 43. Творогов — Илецкий казак Иван Александрович Творогов (1742 — до 1819 жил в г. Пернове) после взятия Илецкого городка 21 сентября 1773 г. радушно предоставил свой дом, как лучший в городе, Пугачеву, который стоял у него два дня. Получил первоначальное назначение командира над илецкими казаками и «чин» полковника, затем стал генерал-поручиком и председателем коллегии. Подписывал все манифесты и указы Военной коллегии мятежников — «у письменных дел находился», одновременно исполнял роль судьи. Засомневался в истинности «государя», когда тот велел из Дубовки послать на Дон именной указ неподписанным по причине скрываемой им неграмотности. Далее подметил, что Пугачев загораживал от донских казаков свое лицо. Открыл свои опасения Чумакову, с которым, как и с Бурновым, служащим палачом у пугачевцев, нашел полное взаимопонимание (см.: Пугачевщина, II, 141; Грот, 597–600; Дубровин, II, 16–17, 134, 137, III, 216–217, 246, 251, 260). Илецкий казак не был инициатором предательства, но оказался очень деятельным участником заговора: «Когда же самозванец второй раз ушел было, то Творогов его догнал, сшиб с лошади и потом обще с Чумаковым первые явились сами с известием о поимке злодея» в Яицкий городок (Грот, 634).

С. 44. Только раз ведь живем мы, только раз! — Об источнике этой фразы, дважды дословно повторенной в поэме, писал А. Б. Кусиков: «Если не ошибаюсь, в июне или июле 1921-го года, в то самое время, когда Есенин дописывал последние две главы „Пугачева“, по целому ряду причин, он находился в крайне нервном и беспокойном состоянии. ‹…› И не раз его подавленность расползалась в сияющую улыбку, когда брат ему утешительно баритонил:

„Ростовские песенки“ в гениальной обработке Есенина озарили лучшие две главы „Пугачева“» (РЗЕ, 1, 173). Вариант этой песни привел А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья», называя ее «бандитской» (см.: Мой век, мои друзья и подруги, с. 368).

С. 44. Словно хочет сказать он хозяину в хмурой октябрьской поре… — Октябрь как время действия не соответствует исторической действительности, т. к. Пугачева арестовали уже 14 сентября 1774 г. Критики видели исходную мотивацию замысла Есенина в советской эпохе.

С. 45. Конец Пугачева. — Совещание казаков (Творогов, Чумаков, Бурнов и др.) постановило уговорить каждому своего приятеля участвовать в заговоре и убедить Пугачева перед тем распустить разночинцев по домам, отобрав у них лошадей для яицких казаков. Предатели притворно согласились пробираться через Каспийское море в Киргиз-кайсацкие степи и уговорили Пугачева ехать на Узени, чтобы забрать жен и детей и готовить дальнейший поход. 14 сентября 1774 г. прибыли на ночлег в селения к староверам на Узени, многие казаки отправились на охоту (см.: Пушкин, 6, ч. I, с. 77; ч. II, 344; Дубровин, III, 260–262). Далее историки дают две версии случившегося. Есенин следовал за Пушкиным, опиравшимся на летопись Рычкова: местом действия оказалось помещение — ставка Пугачева, где тот сидел один в задумчивости, когда вошедшие казаки загородили от него висевшее на стене оружие. Пугачев почувствовал предательство, попытался отбиться, затем подозвал своего любимца Творогова, но не дал ему скрутить свои руки за спину, угрожая местью великого князя, якобы своего сына. Казаки, повязав атамана, повезли его верхом к Яицкому городку. Во время пути в 200 верст Пугачев освободил руки, выхватил саблю и пистолет и ранил выстрелом одного из казаков, крича, чтоб вязали изменников (см.: Пушкин, 6, ч. I, с. 77). По версии Н. Ф. Дубровина, приведшему больше подробностей ареста, события разыгрались на вольном воздухе на другом берегу Узеней, куда Пугачев переправился к землянкам старцев за дынями и буквами (разновидность бахчевых). Чумаков держал умышленно подобранную худую лошадь Пугачева, Бурнов схватил самозванца за руки выше локтей и велел отдать шашку, ножик и патронницу. Уже в пути Пугачев пытался уйти на коне и скрыться пешим в камышах, а затем воспользовался оплошностью караульного-малолетка и с криком «Вяжите старшин!» бросился на Творогова и Чумакова. На Федульева же (упомянутого Есениным в черновом автографе под фамилией Федулов — см. варианты наст. т., с. 327) с бранью направил пистолет, но произошла осечка. Пугачев отмахивался саблей от казаков, но Бурнов ударил его в бок тупым концом копья, а Чумаков схватил сзади за руки (см.: Дубровин, III, 264–278). Правительственный «Журнал присутствия…» эпизод с Бурновым трактовал иначе: «…когда злодей ‹Пугачев› по поводу казака Младенова схватил саблю и пистолет, хотел вооружась усилиться, он ‹Бурнов› схватил сзади руки злодея» (Грот, 634).

С. 45. И попасть до рассвета со мною в Гурьев ~ Наши лодки заплещут, как лебеди, в Азию. — Осознавая свое поражение, Пугачев звал оставшихся у него соратников зимовать к Гурьеву, а как лед вскроется, на судах плыть за Каспийское море и поднимать там орды. При отступлении к Волге остатки войска самозванца успели захватить на берегу несколько рыбачьих лодок (см.: Дубровин, III, 258, 263; Грот, 633).

С. 46. Стать к преддверьям России, как тень Тамерлана. — Сравнение Пугачева с Тамерланом, монгольским завоевателем, захватившим земли до Волги в 1391 г. и преследовавшим Тохтамыша до русских пределов в 1395 г. с разрушением Ельца, имеет историческую основу; автором этого сравнения стал поэт Г. Р. Державин, в то время — подпоручик Преображенского полка, посланный на борьбу с Пугачевым и описавший в рапорте секретной следственной комиссии в Казани события 5 августа 1774 г. близ Саратова: «Жители… без начальника и толпы без присмотра собирались где хотели… Тут я вообразил, что это ратует на Тамерлана некакий древний воевода: нарядный был беспорядок! Хотя Пугачев и грубиян, но, как слышно, и он умел пользоваться всегда таковыми выгодами» (Грот, 658 — Ср.: Дубровин, III, 206).

Эпоха Тамерлана (1336–1405) в конце XVIII столетия мыслилась не как отдаленная, ушедшая в легендарное прошлое, но как живая, сохранившаяся в памяти казачества и реально связанная с Оренбуржьем. Акад. П. И. Рычков поместил в 1762 г. в «Топографии Оренбургской губернии» народное предание о Гугнихе и о первом поселении казаков на р. Яике: «Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с тридцатью человеками товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток… дошел до устья Урала и, найдя окрестности оного необитаемыми, поселился в них. По прошествии нескольких лет, шайка сия напала на скрывшихся близ ее жилища в лесах трех братьев татар, из которых младший был женат на ней, Гугнихе (повествовательнице), и которые отделились от Золотой Орды, также рассеявшейся, потому что Тамерлан, возвращаясь из России, намеревался напасть на оную. Трех братьев сих казаки побили, а ее, Гугниху, взяли в плен и подарили атаману» (Пушкин, 6, ч. I, примеч. 1, с. 84). При чтении этого труда у Есенина могло отложиться в памяти имя Тамерлана как косвенно связанное с событиями Пугачевщины.